В.П.Горан. Древнегреческая мифологема судьбы (I)

 





ПРОБЛЕМА МИНОЙСКО-МИКЕНСКИХ ИСТОКОВ
ГОМЕРОВСКИХ  ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О СУДЬБЕ



 

1. АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ

 

Наиболее древними из известных на сегодняшний день древнегреческих представлений о судьбе являются представления, содержащиеся в гомеровских поэмах "Илиада" и "Одиссея", создание которых современная наука относит к VIII в. до н. э. (1). Однако имеются серьезные основания для постоновки вопроса о том, не восходят ли содержащиеся в них представления о судьбе к горазао более древним временам.

Дело в том, что в целом эпос Гомера и многие легенды, пересказанные более поздними авторами, теперь вообще признаны имеющими "историческое основание" (2), причем это историческое основание весьма удалено от времени составления гомеровских поэм. Гомеровский эпос опирается на аэдическую традицию, сохранившую предания, историческое ядро которых составляют главным образом события, связанные с Троянской войной (около 1200 г. о н.э.), т.е. события, отстоящие от времени жизни автора гомеровских поэм почти на пять столетий. Более того, "гомеровский эпос и многие из легенд говорят о двух героических периодах” (3).  С событиями Троянской войны связан второй, более поздний цикл сказаний, а первый может быть соотнесен с гораздо более ранним периодом микенской истории, приходящимся на XVI-XV вв.  до н.э. (4) 

Следовательно, как справедливо отмечает Дж. Форсдайк, Гомер жил во времена, когда он не мог опереться на свой личный опыт, изображая жизнь людей бронзового века (5), "не мог он и выдумьивать детали этих доисторических реалий, которые устанавливаются теперь археологическими открытиями" (6), а значит, "должен был репродуцировать их из более ранних поэм..." (7).  Но если в изображении не современного ему, а гораздо более раннего общества, Гомер опирался на уходящую в глубь веков традицию устного поэтического творчества, гомеровская поэзия не могла не включать в себя напластования разных времен, так что в ней "разновременные мотивы и образы, относящиеся к весьма удаленным друг от друга историческим эпохам, оказываются в самом близком соседстве’" (8). А это делает весьма сложной проблему датировки происхождения того или иного культурного феномена, запечатленвого в гомеровском эпосе, за исключением, разумеется, некоторых ахейских реалий, удостоверешiьих археологическимв находками, такими как кубок Нестора (9), большой щит (сакос), закрывавший воина с головы до ног (10), шлем, покрытый пластинками из клыков дикого кабана (11), ахейские дворцы (12).

Древние греки рассматривали гомеровские поэмы как аутентИчные источники, и Гомер для них "был высшим авторитетом в вещах, которых он касался" (13).  Но для науки Нового времени вплоть до сенсационных раскопок Г. Шлимана в 70-е - 80-е годы XIX века Трои (14), Микен и Тирнинфа (15) и А. Эвансом в самомом начале ХХ в. Кносского дворца на Крите (16), положивших начало открытию соответственно микенской (ахейской) и критской (минойской) цивилизаций, мир гомеровского эпоса был не более чем продуктом мифотворчества и поэтической фантазии.

Доказанная раскопками историческая подлинность таких эпических реалий, как прежде всего крупные политические центры Микенской эпохи (Микены, Тиринф, Пилос, Орхомен), ко времени жизни Гомера уже стертые с лица земли или превратившиеся в весьма скромные поселения, и некоторые предметы, ассоциирующиеся с предметами, описанными у Гомера (см. выше), стимулировала исследование материальной культуры, как она представлена в эпосе, в сопоставлении с данными археологии. Наряду с совпадением свидетельств эпоса и данных археологии обнаружялись и значительные несовпадения. "Гомер и археология быстро расходятся" (17), - характеризует ситуацию М. Финли. В то время как совпадения между данными археологии о микенской цивилизации и гомеровским эпосом весьма немногочисленны, "список его (Гомера. - В.Г.) ошибок очень длинный" (18)

В 1952 г. М. Вентрис нашел ключ к шифру общего для Крита и материковой Греции письма II тыс, до н.э., обнаруженного впервые на Крите А. Эвансом и названного им линейным Б-письмом в отличие от другого, тоже найденного им на Крите . письма, им же названного линейным А—письмом, которое до сих пор остается нерасшифрованным (19)

Язык текстов линейного Б—письма оказался диалектом греческого, наиболее близким к аркадо-кипрскому диалекту классической эпохи. Дешифровка этого письма позволила ввести в научвый оборот крупный массив новой достоверной информации о микенском обществе. Но эта информация специфическая, поскольку "письменность была распространена довольно широко, как инструмент администрации, но ... за пределами бюрократических кругов она едва ли существовала - ни высшие, ни низшие чины общества читать не умели" (20) Таблички с текстами линейного Б—письма являются хзяйственными документами.

Таблички линейного Б—письма еще более углубили отмеченное выше расхождение Гомера и археолологии. Картина общества, которая вырисовывается из этих табличек, с его сложной системой землевладения, иерархией сословий, развитой специализацией занятий, централизованной экономикой и т.п., оказалась совсем не той, которую рисуют "Илиада" и "Одиссея". Стало ясно, что “микенская цивилизация как целое была чужда и непонятна эпическому поэту, как давно забытое прошлое (21).

Объясняя эту ситуацию, Финли подчеркивает, что в результате крушения микенской цивилизации "изменилась вся структура общества” (21). Отношение между микенским миром и миром гомеровским Финли характеризует такими понятиями, как "прерывность", "разрыв" (22). "Гомеровский мир был целиком послемикенским, и так называемые реминисценции и пережитки являются редкими, изолировавными и единичными" (23) . Но, акцентируя внимание на необходимости постоянно иметь в виду этот, возможно, даже чрезмерно подчеркнутый Финли, момент прерывности, разрыва между гомеровским и микенским мирами, следует также не забывать и о противоположном моменте преемственности, непрерывности, каким бы незначительным, слабым и т.п. он ни казался на первый взгляд на фоне фактов, подчеркивающих момент прерывности. С этой точки зрения особенно важным нам представляется упомянутый выше факт наличия в мифопоэтической традидии классических времен не только цикла сказаний, который может быть отнесен к заключительному периоду микенской истории, память о котором могла сохраниться благодаря наличию тех форм и механизмов социальной трансляции культурно-исторической информации, появление и функционирование которых можно предполагать не выходящими за временные рамки послемикенского периода, но и цикла сказаний, который может быть соотнесен с гораздо более отдаленными периодами микенской истории. Наличие этого последнего убедительно свидетельствует, как нам представляется, как о том, что уже в микенскую эпоху функционировали определенные формы и механизмы социальной трансляции соответствующей культурно-исторической информации, -  возможно, в виде сказаний эпического характера (24) , - так и о том, что, несмотря на столь явный разрыв между микенским и гомеровским мирами, между ними сохранялась и преемственность, а следовательно, в определенной мере не пресеклось полностью и функционирование соответствующих механизмов трансляции культурно-исторической информации. (25).  Поскольку крушение микенской цивилизации не смогло стереть из памяти греческого народа не только воспоминаний о недавнем прошлом, но и о легендах о достаточно удаленных во времени событиях микенской истории, можно говорить об известной преемственности от микенского мира к миру гомеровскому в сфере духовной жизни, в том числе и в сфере религиозных представлений и мифологии.

Таким образом, при обсуждении вопроса о крито-микенских исоках гомеровской мифологии следует, конечно же, учитывать факты, подтверждающие наличие указанной преемственности, в особенности в сфере духовной культуры,  так и факты, убедительно демонстрируюшие слишком значительные расхождения гомеровского эпоса и данных археологии, а следовательно предполагающие существенный разрыв и в духовной культуре.

Вопрос о крито-микенских истоках классической древнегреской  религии и мифологии не мог не привлечь к себе внимание после открытий Шлимана и Эванса. Действительно, этот вопрос становится предметом исследований, например, М. Нльссона (26), Т. Уэбстера (27) и др.  Представления, о судьбе не могли при этом оказаться вне поля зрения ввиду, того, сколь важное место они занимают у Гомера. Поэтому не вызывает удивления попытка Нильссона распространить свой общий вывод о минойско-микенскик истоках греческой мифологии и на гомеровские представления о судьбе. Еще в начале 30-х годов (28) его внимание привлекла картина на вазе (29), найденной шведской экспедицией на восточном побережье Кипра, в Энкоми, в могиле № 17, в слое, датируемом приблизительно 1300 г. до н.э. На этой картине изображелы человеческая фигура с весами в руке, две похожие фигуры, стоящие в колеснице, которая направляется мимо фигуры с весами, и еще одна фигура, стоящая немного в стороне и держашая на плече нечто похожее на палицу. Нильссон в довольно категорической форме заявил, что фигурой с весами "может быть только Зевс, держаший весы судьбы, чтобы определить судьбу участников сражения" (30),  так же как он это делает, например, в ХХII песне "Илиады" (31) в знаменитой сцене керостасии, т.е. взвешивания на золотых весах "кер" ("судеб смерти" или "демонов смерти") Ахилла и Гектора. В своей фундаментальной “Истории греческой религии” М. Нильссон снова возвращается к этому сюжету, обосновывая предложенную им ранее интерпретацию тем, что в "Илиаде" дважды (XVI, 658 и ХIX, 223) Гомер делает только намеки на весы Зевса, причем намеки, "которые без подробного описания вряд ли могли быть понятными... Как раз краткость и только намекающая загадочность этих выражений, которые предполагают, что каждому предмет был привычным, пока что здесь налицо традиционное общественное достояние, которое восходит к древним временам" (32).



Предложенная М. Нильссоном интерпретация фигуры с весами на кипрской вазе была принята такими исследователями, как Айтрем, Е. Вуэст, Г. Бьёрк, У. Бьянки, М. Поленз, Б.Дитрих (33). Соглашается с ней и Т.Уэбстер, который в связи с обсуждением этого вопроса напоминает о том, что "крошечные золотые чашечки весов с бабочками на них найдены в III шахттной могиле в Микенах”  (34) и заключает относительно вазы с Кипра, что “трудно не видеть здесь ссылку на взвешивание душ" (35).

Конечно, намекаюшая краткость гомеровских ссылок на Зевсовы весы в тех двух местах "Илиады", на которые ссылается Нильссон, действительно предполагает, что этот образ был и для Гомера, и для его слушатепей понятным и привычным. Но самого по себе этого обстоятельства недостаточно для реше ния вопроса о том, насколько далеко в глубь времен можно отодвигать момент появления этого образа. Во всяком случае, из указанного бесспорного вывода о привычности образа Зевсовых весов судьбы для Гомера и его аудитории не следует, что этот образ имеет именно микенское происхождение, тем более что фигура с весами на кипрской вазе - это непременно Зевс, взвешиваюший судьбы людей, изображенных на вазе стоящими на колеснице. А если учесть, что фигура с весами на кипрской вазе ни размерами, ни одеждой не отличается от фигур на колеснице, то сомнение в обоснованности нильссоновской интерпретации картины еще более возрастает. Но если при этом хотя бы условно допустить, что фигура с весами - это Зевс, то и в фигурах на колеснице следовало бы призвать существа, по рангу сопоставимые с Зевсом.

Нильссон был уверен, что кроме его интерпретацни фигуры с весами на вазе с Кипра, никакое другое толкование невозможно (36). Однако в 1959 г. Виснер (37) показал, что главными персонажами картины, если ее развернуть на плоскости, являются не человеческие фигуры, а два гигантских по сравнению с размерами человеческих фигур и даже фигур лошадей осминога, обрамляюшие изображение. Причем, осминог справа изображен с генитальньЫм органом, который образуется у особей мужского пола в брачкый период. Отсюда Виснер заключает, что, в частности, фигура с весами и фигуры на колеснице указывают на созвездия, присутствующие на небе, когда у осьминогов бывает брачный сезон.

Таким образом, интерпретация Нильссоном фигуры с весами на кипрской вазе как Зевса, который взвешивает жребии смерти воинов на колеснице аналогично тому, как это описывается в "Илиаде" по меньшей мере не является единственно возможной.

Вместе с тем альтернативная ей интерпретация Виснера предполагает отказ только от прямого соотвесения картины на кипрской вазе с гомеровской сценой керостасии и от непосредственного отождествленин "кипрской" фигуры с весами с Гомеровским Зевсом. Но сказать, что она исключает возможность какого бы то ни было их соотнесения вообще, было бы, на наш взгляд, неверно. Определенные основания для косвенного соотнесения содержит и она.  

В
связи с этим следует прежде всего напомнить о том, что с весами ахейцы были хорошо знакомы уже во второй половине ХVI в. до н.э., о чем свидетельствуют не только уже упомянутая выше модель золотых весов с коромыслом, к которому подвешены две чашечки из III шахтной могилы в Микенах, но и бронзовыте весы из склепа Калькани №529 в тех же Микенах (38).

В линейном Б—письме изображение весов использовалось в качестве идеограммы (39)  для обозначения понятия "талант" (мера веса) (40). Образ весов, таким образом, приобрел в письменности микенцев статус знака достаточно высокой степени общности, статус весьма абстрактного символа. Но в качестве идеограммы линейного Б—письма изображение весов, разумеется,  не имело сакрального характера.

Этого нельзя сказать относительно весов, которые входили погребальный инвентарь. Сам факт присутствия их в погребениях допускает истолкование в качестве свидетельства существования определенных представлений о такой жизни в загробном мире, которая предполагает необходимость иметь при себе весы. (41). Правда, при этом остается совершенно неясным, в чем же конкретно могла состоять эта необходимость, для чего они были нужны там, но само включение их в погребальный инвентарь позволяет предположить, что связанный с ними символизм мог иметь сакральный характер. Относительно бронзовых весов из склепа Калькани, принадпежавшего, по-видимому, достаточно богатой семье (42),  можно признать правомерной гипотезу, что включение их в погребальный инвентарь обусловлено представлением о том, что в загробном мире жизнь подобна земной жизни и весы нужны там для тех же целей, что и на Земле (43). Такая гипотеза предполагает сакральный характер весов в той мере, в какой они составляют часть погребального инвентаря, но не более того. Что же касается крошечной золотой модели весов в царском погребении из III шахтной могилы в Микенах, то есть основания говорить не только о сакральном, но и о символическом их характере, хотя для уверенных суждений относительно конкретной семантики этого символизма данных не достаточно. Но и вывод о том, что в микенскую эпоху существовали представления, связанные с символизмом весов, имеющим сакральный характер, сам по себе важен в связи с проблемой микенских истоков гомеровскях представлений о судьбе. Разумеется, этот вывод не дает повода считать, что образ Зевсовых весов судьбы достался Гомеру в наследство от микенских времен в готовом виде, как это предполагает интерпретация Нильссоном фигуры с весами на кипрской вазе. Из этого вывода вытекают более скромные следствия.

Во-первых, этот вывод позволяет говорить о существовании в микенскую эпоху образов, символизировавших представления довольно высокого уровня абстрактности (в нашем случае — весов), что позволяет допустить возможность существования в сознании этой эпохи сложной и абстрактной идеи судьбы. Во-вторых, поскольку весы непосредственно символизируют у Гомера решение судьбы, наличие в микенскую эпоху символики, связанной с весами, свидетельствует о том, что к микенским временам восходит по меньшей мере часть тех исходных образов и символов, из которых сформировались гомеровские представления о судьбе.

Интерпретация Виснером фигуры с весами и фигур на колеснице на кипрской вазе как связанных сопределенными созвездиями позволяет добавить к этим весьма отвлеченным суждениям некторые более конкретные сображения, которые должны рассматриватья, однако, как всего лишь условно-гипотетические, поскольку самоё эту интерпретацию следует. на наш взгляд, оценивать как вероятную, но не как безусловно достоверную. Но если хотя бы условно согласиться с ней, то это будет означать, что образ весов у микениев не только мог приобретать сакральный смысл, но и его семантика могла включать астральный аспект. А в этом последнем случае он может соотноситься не только с образом Зевсовых весов судьбы как таковым в силу того, что Зевс принадлежал к божествам неба и был астральным божеством на Крите еще в минойскую эпоху (44).  Если признать возможность астрального аспекта в семантике образа весов на кипрской вазе, то этот символ оказывается соотносимым также и с одной очень важной, на наш взгляд, особенностью гомеровской сцены взвешивания Зевсом кер троянского и ахейского войск в  VIII книге "Илиады". Мы имеем в виду то, что в данном месте "Илиады" к процедуре керостасии Зевс приступает в строго определенный момент "космического времени", а именно в момент, когда "Гелиос взошел на середину неба" ("Илиада", VIII,  68). Уже сам по себе образ весов определенно выражает идею равновесия. В ситуации, когда верховный небесный бог непосредственно перед сценой керостасии энергично и грозно напомнил всем остальным небесным богам, насколько превосходит он силой всех их вместе взятых ("Илиада", VIII, 1—29), весы судьбы в его руке определенно приобретают значение символа космического равновесия. И этот космический масштаб идеи равновесия, символизируемой весами руке Зевса, как раз и подчеркивается тем, что взвешивание Зевсом кер троянского и архейского войск приурочивается к особому моменту в состоянии всего космоса, а именно к моменту его равновесного состояния, олицетворяемого нахождением строго на середине неба.

Таким образом, в той мере, в какой допустимо признание рального аспекта в семантике образа весов на кипрской вазе можно признавать также и восходящей (хотя бы отчасти) к микенским временам и связи этого символа с символикой космического равновесия. Это несколько обогащает наше видение  того, какие образы и символы, из которых сформировались негреческие представления о судьбе в том их виде, в каком они известны нам по гомеровским поэмам, могут предполагаться восходящими к микенской эпохе. Но признания возможности существования астрального аспекта в семантике символа весов у микенцев пока явно недостаточно для того, чтобы с уверенностью утверждать, что и гомеровский образ Зевсовых весов судьбы, вследствие его связи у Гомера с символизмом космиического равновесия, уже существовал в микенскую эпоху. Вместе с тем, всё изложенное в данном параграфе не дает оснований  и полностью отвергать такое утверждение как совершенно невозможное. В качестве возможной гипотезы оно на данном этапе нашего исследования представляется вполне допустимым.



2. ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ.


 

Сравнение гомеровских образов и символов, репрезентирую­щих представления о судьбе или непосредственно связанных с этими последними, с археологическими данными, так сказать, нелингвистической природы - не единственный путь, на котором можно надеяться выявить истоки этих представлений в микенской культуре. Определенные результаты были получены и в процессе анализа лингвистических данных. 

В 1928 г. американский исследователь М. Пэрри в своей «парижской» работе (45) разработал концепцию формульной техни­ки гомеровского эпоса. Так, он установил, например, что для каждого из 37 главных персонажей в «Илиаде» и «Одиссее» поэт располагал запасом описательных фраз, в точности укла­дывавшихся в «расстояние» от цезуры до конца строки. Из это­го запаса поэт и мог брать все, что было нужно ему для опи­сания персонажа, не рискуя нарушить метрику. Такое совершен­ство, отточенность формульной техники предполагает работу множества поколений аэдов. Таким образом, мы снова пришли к констатации существования длительной традиции устного поэтического творчества, существования длинной, уходящей в глубь веков цепи поэтов-сказителей – предшественников Гомера. «Подобно мощному насосу, героическая поэзия в своем развитии извлекала из глубин греческой истории и выносила на поверхность отложившиеся в тексте поэм и образующие его древнейшие исторические пласты формулы, образы, мотивы» (46). И делала она это большей частью благодаря тому, что основными  структурными элементами эпического повествования были формульные выражения. Передающийся от поколения к поколению сказителей набор готовых словесных клише мог содержать и «поэтические окаменелости» весьма древнего происхождения.

Особое внимание исследователей привлекли те формульные выражения в гомеровских поэмах, которые содержат аркадско-кипрские слова, известные или из сохранившихся надписей, или от античных грамматиков. Дело в том, что «изолированный диалект центральной части Пелопоннеса был близкородственным диалекту отдаленного Кипра. Но по данным археологии... изве­стно, что Кипр был колонией Микен в XIV и XIII вв. до н.э. Таким образом, аркадский и кипрский диалекты почти наверня­ка представляли собой остатки микенского диалекта, который до прихода дорийцев был распространен на Пелопоннесе повсеместно» (47). В то время как дорийское вторжение (48) привело к более или менее быстрому исчезновению микенского диалекта во всех остальных регионах, в Аркадии и на Кипре в силу опре­деленных причин «микенские разговорные формы... сохранялись достаточно долго, чтобы быть зафиксированными в надписях и в конце концов учеными классического и послеклассического времени» (49).

Формульный характер употребления Гомером отдельных аркадо-кипрских слов исследовал в 1957 г. К. Руих (50). Излагая суть своего подхода, он подчеркнул, что «речь идет о приме­нении метода Пэрри к словам, которые принимаются в эпосе за аркадо-кипрские... если удается обнаружить систему употребления такого слова, одновременно простую и жесткую», оно имеет шанс быть древним и традиционным элементом эпической декламации» (51). Аргументируя, что «в микенскую эпоху аркадско-кипрский уже был отдельным диалектом, отличным, с одной стороны; от ионийского; с другой стороны – от эолийского» (52), Руих относит к ахейцам носителей именно аркадско-кипрского диалекта, составлявших додорийское население Пелопоннеса (53). А обращаясь к микенскому языку, представленному табличками линейного Б-письма, он идентифицирует его с древним ахейским (54). На этой основе Руих и предпринимает попытку дока­зать реальность ахейской, т.е. микенской, фазы эпоса, выявляя в гомеровским поэмах систему формульных выражений, построен­ных на ахейских элементах гомеровского языка. 

Для нас особый интерес представляет анализ Руихом формульного характера употребления у Гомера слова α?σα и производ­ных от него слов, поскольку среди слов, которые используются в гомеровском эпосе для обозначения судьбы, оно - одно из основных. Руих констатирует, с одной стороны, принадлежность слова «айса» ахейскому диалекту, поскольку оно встречается и в аркадском, и в кипрском диалекте(55), а с другой - не вызы­вающий сомнений формульный характер употребления и его са­мого, и производных от него слов в гомеровском эпосе (56). В итоге он относит слово «айса» к словам, принадлежащим «к ахейскому субстрату эпической традиции» (57). Особенно важным он считает существование в гомеровских поэмах устойчивой формульной связи между словами ν? и α?σa в выражениях ти­па ?πε? ν? τοι α?σα («Илиада» I, 416: «ибо теперь тебе судьба»), ?πε? ν? μοι α?σα («Одиссея» XV. 276: «Ибо теперь мне судьба»), ?τι γαρ ν? μοι α?σα («Одиссея» XIV. 359: «еще ведь теперь мне судьба»), ο? ν? τοι α?σα ("Илиада" IV.707: «не тебе теперь судьба»), поскольку оба эти слова являются ахейскими (58). А так как во всех этих примерах из «Илиады» и «Одиссеи», которые Руих приводит, демонстрируя эту связь (59), «айса» означает «судьбу», из его вывода, что это слово принадлежит к ахейскому, т.е. микен­скому, субстрату эпической традиции, можно заключить (сам Руих этого не делает), что к микенской эпохе восходят также и соответствующие представления о судьбе. Что касается слова "айса" самого по себе, то вывод Руиха, что оно явяется ахейским, находит отклик у специалистов (60). Более того, это слово засвидетельствовано для микенской эпо­хи текстами линейного Б-письма на табличках из Фив (ТН Ug 14 и Пилоса (PY Un 1426) в его первоначальном (61) значении  "часть, доля" (62).

В этом контексте для нас также представляет интерес воз­можная интерпретация обозначения должности местного магист­рата mo-ro-qa на табличкахиз Кносса (KN C 954) и Пилоса (PY An 519, Jo438, Aq 64) как moroqq-as или moiroqq-as (63). В рамках данной интерпретации это ми­кенское слово соотносится с греческим μοιρ?πας, «владелец доли (части)» (64), в которое входит слово μοιρα в значении «часть», «доля». А это последнее слово и используется в го­меровском эпосе в этом его первоначальном значении и вме­сте с тем является для Гомера (как и для всей последующей мифопоэтической традиции), пожалуй, главным термином для обозначения судьбы.

Таким образом, и для гомеровского слова «мойра» можно проследить (правда, не столь однозначно, как для слова «айса», но все же с высокой степенью вероятности) его микенскую форму со значением, которое является одним из основных и у Гомера. 

Вернемся, однако, к выводам Руиха. Для обсуждаемой нами проблемы микенских истоков гомеровских представлений о судь­бе из его выводов следует нечто гораздо большее, чем конста­тация того, что среди слов, используемых Гомером для обоз­начения судьбы, есть и такие, которые пришли из языка микен­ской эпохи. Поскольку для микенского периода прямыми свиде­тельствами употребления этих слов в значении «судьба» мы как раз и не располагаем, то сама по себе указанная конста­тация дает нам не так уж много. Вывод же Руиха, что микен­ский субстрат имеет эпическая традиция употребления этого слова, может служить основанием для утверждения, что гоме­ровские представления о судьбе хотя бы отчасти имеют микен­ское происхождение, поскольку речь идет именно о традиции употребления в эпосе этого слова в значении «судьба». Но именно потому, что указанный вывод Руиха предполагает воз­можность этих столь существенных для обсуждаемой нами сей­час проблемы следствий, надо предельно внимательно отнестись к доводам тех, кто к этим выводам относится критически. 

Английский филолог Ж. Керк, обсуждая проблему объектив­ных критериев датировки как предметно-материальных, так и лингвистических архаизмов в гомеровском эпосе, предупрежда­ет, что «наличие в традиционной поэзии архаизма, материаль­ного ли, лингвистического ли, отнюдь не означает архаического происхождения непосредственного контекста», ибо «архаическое слово или вещь могут пережить время своего происхождения до своей кристаллизации в наличной поэтической формуле многими разными способами: например, благодаря каузальной реминис­ценции... или благодаря жизни в различных и, возможно, недактилических или негекзаметрических контекстах...» (65). Для Керка упоминание в «Илиаде» или «Одиссее» явно позднемикенских объектов, равным образом как и наличие у Гомера микенских cлов, само по себе еще не доказательство того, что соответствующие элементы гомеровского эпоса восходят к микенской поэзии (66). Общая микенская окрашенностъ гомеровских поэм, проявляющаяся прежде всего в том, что их фоном является Троянская война, и в сведениях о географии центров микенской цивилизации, есть главный довод в пользу вывода, что соответ­ствующая устная традиция берет начало в самом микенском веке. «Но были ли эти начала поэтическими и, в частности, дактилического типа, отсюда необходимо не следует» (67) 

Более того, опираясь на исследование эволюции устной тра­диции у югославов, Керк подчеркивает, что «возможность су­ществования промежуточной традиции прозаической саги, по-видимому, относительно короткой продолжительности, не может игнорироваться. В Греции ситуация была аналогичной: порождающая стадия (эпоса. - В.Г.) должна была иметь место задол­го до Гомера и VIII в. до н.э., потому что к этому времени формульная система была достаточно развитой» (68). Вместе с тем Керк считает, что нет оснований совершенно отрицать и возможность того, что соответствующая поэтическая традиция существовала уже в микенскую эпоху. Признает он и возмож­ность определенной преемственной связи между этой послед­ней и той, уже послемикенской, поэтической традицией, к которой принадлежит гомеровский эпос (69). 

Но если даже исходить из того, что такая возможность ре­ализовалась и что у Гомера имеется определенная доля микен­ской поэзии, все же, настаивает Керк, следует «согласиться, что она была передана через Темные века, а в устной герои­ческой традиции подобная передача отделяется от творчества лишь тонкой линией» (70). Следовательно, отделить от продуктов творческой деятельности аэдов, живших в послемикенскую эпоху, и реконструировать «в чистом виде» то, что они получили в наследство от собственно микенской поэзии, если таковая все же существовала, задача вряд ли выполнимая. Как остроумно выразился сам Керк, «язык Гомера есть искусственная амальга­ма элементов из различных регионов и различных периодов, включая многие формы, изобретенные самими певцами. Точность и компетенция формульной системы демонстрируют, что она есть продукт селекции и консолидации метрических фазовых единиц (phrase-units) многими поколениями. Исследование диалек­та, словесных форм и синтаксиса ведет к аналогичному заклю­чению, что «Илиада» и «Одиссея» есть кульминация непрерыв­ной традиции устной поэзии и что их лингвистические компо­ненты имеют различающееся и местом и временем происхождение» (71). 

Признавая полезность обращения к факту наличия в языке Гомера аркадо-кипрских форм для рассмотрения вопроса о суще­ствований микенской поэзии и о ее следах в гомеровском эпо­се, Керк настаивает на том, что «присутствие у Гомера нес­кольких дюжин слов в форме, которая использовалась в Брон­зовом веке, но которая не сохранилась в устном ионийском или эолийском диалектах», не есть доказательство того, «что  они входили в поэтическую традицию самого Бронзового века» (72). Этот факт, по мнению Керка, может быть объяснен тем, что дорийское вторжение не уничтожило мгновенно микенский диа­лект не только в Аркадии и на Кипре: «Должны были быть дру­гие места, где микенские диалектные формы использовались по крайней мере столетие после падения дворцовых государств» (73). В таком случае «в теорию микенских форм у Гомера может войти эпическая традиция, не простирающаяся в сам микенский век, но простирающаяся в субмикенский... период, который сле­довал за ним. Поэтому простой факт наличия форм микенского типа в «Илиаде» и «Одиссее» не доказывает, что имелась ми­кенская поэзия и что она прямо оказала влияние на ионийский эпос" (74) 

Что касается формульных фраз в гомеровском эпосе, то Керк приходит к выводу, что, в сущности, у Гомера нет ни од­ной, «которая строго притязала бы, причем только на почве языка, на то, чтобы ее рассматривать как микенскую по происхождению» (75). На основе как лингвистических, так и нелинг­вистических (археологических) данных возможную принадлеж­ность к микенской дактилической поэзии Керк признает только в отношении одной формульной фразы, которой Гомер описывает отделанный серебром меч. «Однако малое воздействие такой поэзии на позднейшую видно из того, что другие подобные примеры блистают своим отсутствием» (76). 

Относительно фактов формульного употребления у Гомера аркадо-кипрских слов, исследованных Руихом, Керк не отрица­ет, что они безусловно указывают на древность традиции тако­го их употребления. Но не более того. Ничто в них, подчерки­вает он, «не наводит на мысль, что они необходимо (подчерк­нуто мной. – В.Г.) восходят к самому микенскому периоду» (77). Вместе с тем, как нам кажется, к этому следует добавить, что ничто в них не указывает и на то, что они совершенно не мо­гут рассматриваться как восходящие к микенской эпохе. И в своей монографии «Песни Гомера» Керк не исключает ни одну, ни другую возможность: «Диалекты Аркадии и Кипра в истори­ческий период суть пережитки сохранившихся в двух географических и политических заводях (backwaters) разновидностей греческой речи, некогда звучавшей в дворцах позднего Бронзо­вого века; и слова у Гомера, которые соответствуют этим пе­режиткам, подобные таким, как α?σα, φ?σγανον, ?μαρ, ?δ?…,  должны быть микенскими формами, которые входили в поэтичес­кий вокабулярий или в течение самого позднего Бронзового века, или у поколений после его коллапса» (78).

Из перечисленных слов, сохранившихся у Гомера от микен­ского диалекта, для нас особый интерес представляют два: α?σα и ?μαρ. Дело в том, что у Гомера встречается фраза α?σιμον ?μαρ («назначенный день», «предопределенный день», «день судьбы», «судьбинный день») (см.: «Илиада» VIII, 72; XXI, 10О; XXII, 212), непосредственно выражающая идею предопределения, которая составляет центральный пункт, стер­жень концептуального содержания представлений о судьбе. По­скольку и уже знакомое нам слово α?σα, от которого произведено прилагательное α?σιμον, и слово ?μαρ являются микен­скими формами, то и рассматриваемая фраза определенно имеет «микенскую окраску» (79). Во всяком случае, она «является относительно старой и должна брать начало если не внутри Бронзового века, то совсем вскоре после него» (80). В послемикенские времена слово α?σα заменялось обычно ионийским эквивалентом μοιρα, а слово ?μαρ – словом ?μ?ρη.

Сохранившиеся же в эпосе старые микенские формы должны были войти в поэ­тический словарь либо еще в микенский период, либо если и после гибели микенской цивилизации, то тогда, когда они еще помнились (81).

Особое место в аргументации Руиха принадлежало указанию на факт фиксированной локализации в гомеровской строке формульных выражений, включающих в себя вероятные микенские слова. Эту локализацию он назвал «замечательной» и счел, что она указывает на микенское происхождение этих формульных выражений. Возражая и против этого довода Руиха, Керк не без иронии пишет, что такая локализация формульных выраже­ний «у Гомера часто, действительно, замечательная, но исклю­чительно редко - если это вообще имеет место – вероятные микенские формы более замечательны, чем другие» (82). 

И эта особенность гомеровского эпоса также указывает толь­ко на древность питавшей его традиции, но не удостоверяет с необходимостью микенское ее начало, хотя, подчеркивает Керк, «было бы глупо отрицать, что она могла иметь микенскую стадию» (83). 

Нельзя не признать основательность аргументов Керка, на­стойчиво подчеркивающего свое несогласие признать безуслов­но, окончательно доказанным, что та традиция, в рамках которой сформировался гомеровский эпос, восходит к микенской эпохе не только в том смысле, что микенское происхождение имеет сюжетная основа соответствующих легенд, но и в том, что уже в микенский период эта традиция получила поэтическое оформление, что, следовательно, формульная техника гомеров­ского эпоса тоже имеет микенские истоки и встречающиеся у Гомера формульные выражения, поскольку они составлены из форм микенского диалекта, тоже несомненно микенские. Одно­временно Керк не отрицает возможность ни микенского этапа героической поэзии, ни непосредственно микенского происхожде­ния ряда тех архаических формульных выражений, которыми пользуется Гомер.

Но даже если занять не эту позицию, так сказать, нейтраль­ного критицизма, не отдавая предпочтения ни возможному ми­кенскому, ни возможному послемикенскому происхождению соот­ветствующей поэтической традиции вообще, в том числе и инте­ресующих нас формульных выражений, а занять крайнюю пози­цию (конечно же, с оговоркой, что это делается условно) одностороннего гиперкритицизма и настаивать на том, что те формульные выражения у Гомера, которые составлены из микенских слов, сформировались и стали принадлежностью поэтического словаря только в послемикенский период, то и в этом случае нельзя не признать, что это должно было произойти весьма скоро после гибели микенской цивилизации, когда (процитируем еще раз Керка) микенские формы соответствующих слов «еще помнились». А это делает вполне вероятным, что, поскольку в интересующих нас формульных выражениях микенские слова α?σα и α?σιμον означали «судьба» и «судьбинный», это зна­чение они могли иметь уже в микенскую эпоху. Не исключено, по-видимому, что такое формульное использование этих микен­ских слов, если даже оно началось в послемикенскую эпоху, как раз и было обусловлено тем, что употребление их в данном значении могло быть уже устоявшимся с микенских времен.

Но все эти суждения имеют только вероятностный характер. И в итоге следует подчеркнуть, что вывод относительно воз­можного микенского происхождения гомеровских представлений о судьбе, вытекающий из изложенных выше доводов Руиха, над­лежит рассматривать как лишь гипотетический. Но из этих же доводов Руиха вытекает, что соответствующие аспекты гомеров­ских представлений о судьбе, несомненно, гораздо древнее, чем «Илиада» и «Одиссея». Кроме того, засвидетельствованные в микенском диалекте табличками линейного Б-письма слова «айса» и, возможно, «мойра» в значении «часть», «доля» подтверж­дают сделанный в предыдущем параграфе вывод, что к микен­ской эпохе восходит по крайней мере часть исходных образов и символов, на базе которых сформировались древнегреческие представления о судьбе. Если археологические данные позволя­ют констатировать наличие в микенское время символики ве­сов, то лингвистические данные - констатировать концепт «при­читающаяся доля», составляющий, как мы увидим в дальнейшем, важнейший элемент гомеровских представлений о судьбе.

 

 

 

Примечания:

1.  См. Гордезиани Р.В. "К вопросу о датировке гомеровских поэм", - "Проблемы античной культуры", Тбилиси, 1975, стр. 19—29.

2. Taylor L.W. The Mycenaeans. L., 1983. p.

3. Ibid.

4. См.: Ibid.; Блаватская Т.В.Ахейская Греция во втором тысячелетии до н.э., М., 1966, стр.11-14

5. См.: Forsdyke J., Greece befor Homer. L, 1956, p.14-15

б. Ibid. p.15

7. Ibid.; Lorimer H.L. Homer and the monuments., L., 1950. р. 453.

8. Андреев Ю.В.  Греция в ХI—IХ вв. до н.э. по данным гомеровского эпоса. - История древнего мира: Ранняя древность., М., 1982. С. 299.

9. "Илиада", ХI, 632—636; ср. золотой кубок №412 из могилы IV гробничного круга А в Микенах, середина ХVI в. до н.э.

10. Ср. изображения щитов на микенском клинке №394; от такого щита ахейцы отказались уже к концу ХI в. до н.э.

11. "Илиада",  Х, 261—265; ср. изображения ахейских шлемов XV-XIV вв. до н.э.

12. Блаватская Т.В Ахейская Греция..., стр. 11-14.

13. Forsdyke J. Greece before Homer., p.145

14. См.: Schliemann H., Troy and its remains: A narrative of researches and discoveries made on the site of Ilium in the trojan playn., L., 1875.

15.  См.: Schliemann G., Mykenae: Bericht under meine Forschungen und Entdeckungen in Mykenae und Tirins. Leipzig, 1878

16. См.: Evans A. The Palace of Minos: A comparative account of the succssive stage of the early Cretan civilization by the discoveries at Knoss. L., 1921 - 1935/ Vol. I-IV

17. Finley M.I. The World of Odysseus. N.Y., 1965, p.39

18. Ibid.

19. История дешифровки увлекательно описана Дж.Чэдвиком, с которым M. Вентрис тесно сотрудничал на заключительном этапе дешифровки (см.:Чэдуик Дж. Дешифровка линейного письма Б. - В кн.: Тайны древних письменю М., 1976., стр. 105-254).

20. Чэдуик Дж. Дешифровка линейного письма Б. - В кн.: Тайны древних письменю М., 1976., стр. 227

21. Авдреев Ю.В.  Раннегреческий полис. Л.: ЛГУ, 1976., стр.7.

22. Finley M.I. Ноmer and Mycenae: Property and tenur. The language and background of Homer. - Cfmbridge, 1964, p.194.

23. См.: Ibid

24. Ibid, p. 217

25. Lorimer H.L. Homer and the monuments, p. 435 f.;  Блаватская Т.В Ахейская Греция... стр. 14—15; Гордезиани P.B. Проблемы гомеровского эпоса, Тбилиси, 1978., - стр. 320.

26. О возможных источниках гомеровской информации о микенской эпохе см.: Гордезиани Р.В Проблемы гомеровского эпоса,  319-333.

27. См.: Nilsson M.P., History in greek religion. Oxford,1925; Idem. The Minoan-Mycenaean religion and its survival in greek religion. Lund, 1927; Idem. The Mycenean origin of greek mythology. Berkeley, 1932; Idem. Homer and Mycenae. L., 1933; Idem. Geschichte der Geschichte der griechischen Religion. Munchen, 1955, Bd 1

28. См.: Webster T.B.L. From Myceanае to Homer. L., 1964

29. Nilsson M.P. Zeus mit der Schicksalswaage auf einer - mykenischen Vase. -  Bulletin de la Societe Royale des Lettres de Lund. 1932-1933; Idem. Homer and Mycenae.

30. Репродукцию соответствуюшей части картины см.:Nilsson M.P. Homer and Mycenae, ил. 56; развернутую на плоскости репродукцию всей картины в целом см.: Wiesner J. Die Hochzeit des Polipus//Jahrbuch des Deutschen Archaologischen Institut and Archaologischen Anzeiger.1959. Berlin, 1960.Bd.74.S.39 (Abb.4)

31. Nilsson M.P. Homer and Mycenae. P. 267.

32. Здесь и далее ссылки на "Илиаду" и "Одиссею" Гомера (древнегреческяй текст) делаются по изданиям: Homeri opera et reliquiae/ Recensuit D.B.Monro. Oxonii e tpographeo Clarendoniano, 1896; Homerus. Iliade. T. 1-4 / Texte etabli par V. Bernard/ Paris, 1933-1947. На русском языке Гомер цитируется: в поэтическом варианте - в переводах Н.И.Гнедича ("Илиада") и В.А.Жуковского ("Одиссея"); если в этом есть особая необходимость - в прозаическом подстрочном переводе Д.П. Попова, рукопись которого хранится в Государственной публичной библиотеке им. М.Е.Салтыкова-Щедрина (Питербург)

33. Nilsson M.P. Gerschichte der griechischen Religion.S.366.

34. Библиографbю вопроса см.: Маgris A. L"idea di destino nel pensiero antico. Udinе: Del Bianco, 1984. Vol.1, P.75, n.164 

35. Webster T.B.L. From Mycenae to Homer. P.49.

36. Ibid.

37. Nilsson M.P. Geschichte der gr.Rel.Bd 1.S.367

38. Wiesner J. Die Hochzeit des Polipus. S. 35-51.

39. См.: Wace A.J.B. The Chamber tombs at Mycenae//Archaeologia. Oxford, 1932. Vol.LXXXII.P.66

40. Часть знаков микенского письма "представляют собой идеограммы, изображающие не комбинацию звуков, а определенные понятия; часто эти знаки являются упрощенным изображением предмета". ( Лурье С.Я. Язык и культура микенской Греции. М.-Л., 1957. стр. 38).

41. Лурье С.Я Язык и культура Микенской Греции... стр. 37.

42. См.: Блаватская Т.В Ахейская Греция... стр. 65—66. 

43.
См.: там же, стр. 66

44. См.: там же, стр. 65-66

45. См.: Борухович В.Г. Зевс Минойский // Античньий мир и ахеология. Саратов, 1979. Вып.4, стр.10

43. Parry М. L"epithete traditionelle chez Homere. Paris, 1928.

44. Андреев Ю.В. Раннегреческий полис. С. 8.

45. Чэдуик Дж. Дешифровка линейного письма Б. G. 122-125

46. Употребление выражения "дорийское вторжение" требует оговорки. Стоящее за ним традиционное объяснение причин кру­шения микенской цивилизации сталкивается со значительными трудностями ввиду полного отсутствия подтверждающих его ар­хеологических данных: "археология не может оказать здесь ни­какой помощи, так как дорийцы не оставили никаких различи­мых следов" (Taylour L.W. The Mycenaeans. P. 162). Но убедительной альтернативы этому традиционному объяснению пока нет (см.: Андреев Ю.В. Раннегреческий полис. С. 13-14, 118 (сн. 5, 8)). Мы продолжаем использовать данное выраже­ние с учетом сделанной здесь оговорки и связывая с ним не традиционное объяснение причин крушения микенской цивилиза­ции, а только последующее расселение дорийцев в Греции.

47. Kirk G.S. Objektive dating criteria in Homer // The Language and background of Homer. Cambridge, /"1964/. P. 182.

48.  Ruijgh C.J. L’element acheen dans la langue epique. Amsterdam, 1957.

49. Ibid. P. 11.

50. Ibid. P. 13.

51. См.: Ibid.

52. Ibid. P. 17.

53. Ibid. P. 118.

54. Ibid. P. 58, 119, 121.

55. Ibid. P. 121.

56. Ibid. P. 58.

57.  См.: Ibid. P. 58.

58. См.: Chantraine P. Dictionnaire etymologique dela. langue grecque: Histoire des mots. Paris, 1.968. T. I. p. 38.

59. Ibid.

60. См.: Предметно-понятийный словарь греческого языка: Крито-микенский период. Л., 1986. С. 116. R1

61. См.; Ventris M, Chad wick J. Documents in Мусеfta.ean Greek. Cambridge, 1959. P. 122; С had wick J., jJQ-umbach L. The Mycenaean Greek vocabulary // lotta. Zeitschrift fur griechischen und lat. Sprache. Goettingen, 1963. 41. S. 220; Chantraine P. Dictionnarе... T.III. Paris, 1974. P. 678; Предметно-понятийный словарь греческого языка. С. 129.

62. См. : Ventris M., Chadwick J. Documents in Mycenaean Greek. P. 122. 

63. Kirk G. S. Objective dating... P. 174-1.75. 

64. См. : Ibid. P. 175.

65. Ibid. Р. 177.

66. Kirk G-.S. The Songs of Homer. Cambridge, 1962. P. 96.

67. См.: Ibid.; Kirk G.S. Objectiv dating... P. 1.77; ср.: Lorimer H.L. Homeland the Monuments. P. 453

74. Ibid.

75. Ibid. P. 184.

76. Kirk G.S. The Songs of Homer. P. 193.

77. Ibid. P. 1,16.

78. Ibid.

79. Ibid.

80. Kirk G.S. Objectiv dating... P. 184.

81. Ibid.

82. Ibid.

83. Ibid.

Цитируется по изданию: В.П.Горан. Древнегреческая мифологема судьбы., Новосибирск, издательство "Наука", Сибирское отделение, 1990



Продолжение:



=> Имена богов на табличках линейного Б-письма

=> Ближневосточные свидетельства

 

 

 




 




Материалы, связанные с поднятой автором темой, расположены в следующих разделах
нашего сайта:



Концептуальная база магических практик  

Мифологический контекст астрологических идей   

Философский и религиозный контекст астрологии

Форумы ARGO
















 



   
© 1995-2024, ARGO: любое использвание текстовых, аудио-, фото- и
видеоматериалов www.argo-school.ru возможно только после достигнутой
договоренности с руководством ARGO.