И. Д. Рожанский. Естественнонаучные сочинения Аристотеля
Четыре трактата Аристотеля помещенные в настоящем томе*), — «Физика», «О небе», «О возникновении и уничтожении» и «Метеорологика» — образуют в определенном смысле единое целое. В своде сочинений Аристотеля в том виде, в каком этот свод дошел до нас от античных редакторов аристотелевских рукописей, эти трактаты расположены в вышеуказанном порядке, занимая в каноническом берлинском издании 1831 г. 207 страниц — от 184-й до 390-й. Такое расположение отнюдь не случайно: оно соответствует замыслу самого Аристотеля, который в знаменитом начале «Метеорологики» указывает именно эту последовательность: «Мы уже говорили прежде о первопричинах природы, о всякого рода естественном движении и затем о звездах, упорядоченных в соответствии с обращением небес, о количестве, свойствах и взаимных превращениях телесных элементов, о всеобщем возникновении и уничтожении. Теперь же нам предстоит рассмотреть только ту часть этой науки, которую все до сих пор называли метеорологией» («Метеорологика» I 1, 338 а 20— 26).
И затем следует перечисление тех явлений, которые предполагается рассмотреть в «Метеорологике». Закончив это перечисление, Аристотель продолжает: «Описав все это, посмотрим затем, не можем ли мы обычным нашим способом представить также исследование о животных и растениях как в целом, так и по отдельности [о каждом предмете]; и тогда мы, пожалуй, вполне завершим то изложение, которое задумали вначале» (Метеор. I 1, 339 а 5—9).
Итак, книгам о животных и растениях Аристотель предпосылает изложение общих физических принципов («первопричин природы»), а затем всей совокупности явлений, наблюдаемых в мире неорганической природы, т. е. явлений, которые в позднейшее время стали объектом исследования таких паук, как физика, астрономия, химия, метеорология и геология. Действительно, все эти науки как в зародыше содержатся в четырех названных трактатах. Следует, однако, заметить, что при рассмотрении определенных групп явлений Аристотель не стремится к полному и исчерпывающему изложению имевшегося в его распоряжении эмпирического материала. В трактате «О Небе» мы не найдем ни описания небосвода, ни даже перечисления планет (что может удивить читателя, впервые знакомящегося с этим сочинением); а географические сведения, сообщаемые в некоторых главах «Метеорологики», служат лишь иллюстрациями к общим положениям, развиваемым автором, и отнюдь не претендуют на то, чтобы дать более или менее полное описание известной к тому времени ойкумены. Подробное изложение данных наблюдательной астрономии и описательной географии — двух наук, приобретших в IV в. до п. э. уже вполне самостоятельное значение, не входило в задачу Аристотеля. Четыре трактата, включенные в настоящий том, являются скорее курсом теоретического естествознания, а отнюдь не энциклопедией наук о неорганической природе, тем более что общие принципы, излагаемые в этих трактатах, в равной мере применимы и к миру живых существ.
Значит ли это, что «Физика», «О Небе», «О возникновении и уничтожении» и «Метеорологика» представляют собой как бы части единого сочинения, написанные последовательно одна за другой, в порядке выполнения заранее намеченного и продуманного плана? Именно таким образом исследователи прежнего времени склонны были трактовать не только эти сочинения, но и весь аристотелевский свод от «Органона» до «Риторики», за исключением, быть может, лишь нескольких небольших трактатов, принадлежность которых Аристотелю представлялась сомнительной. Весь этот свод рассматривался как целостное и более или менее законченное изложение аристотелевской системы наук, включавшей логику, естествознание, метафизику, этику, политику, поэтику и риторику,— изложение, выполненное философом на склоне лет и бывшее грандиозным завершением всей его научной деятельности. В XIX в. эта точка зрения была господствующей, ее развивал, в частности, Э. Целлер в своей многотомной истории греческой философии.
Эта точка зрения была в основе своей поколеблена замечательными работами В. Йегера**), появившимися в первой четверти нашего столетия. Главным образом на примере «Метафизики» и этических сочинений Йегер убедительно показал, что трактаты Аристотеля отнюдь не были книгами, создававшимися сразу в том виде, в каком они до нас дошли. Их мнимое единство следует считать делом рук позднейших редакторов аристотелевского наследия. Большинство из них представляют собой соединение глав, написанных в разное время и отражающих различные этапы творческого развития философа. Этим объясняются и неоднородность их структуры, доходящая порой до хаотичности (особенно в «Метафизике»), и встречающиеся в них противоречия и повторения, неоправданные перескоки с одного сюжета на другой, и случаи совмещения в одном и том же сочинении концепций, явно исключающих друг друга. Так, например, восьмая глава двенадцатой книги «Метафизики», в которой развивается учение о множестве неподвижных первичных сущностей, приводящих в движение небесные сферы, и содержатся ссылки на космологические модели Евдокса и Каллиппа, является, по мнению Йегера, позднейшей вставкой, ибо и в предшествующих и в последующих главах той же книги говорится лишь о едином перводвигателе, первопричине и начале всякого движения. Вообще Йегер полагает, что учение о божественном перводвигателе было создано Аристотелем в сравнительно ранний период его творческого развития, еще носивший на себе следы платонизма, в то время как концепция природы (physis) как источника самодвижения и саморазвития была, по-видимому, разработана Аристотелем позднее, в результате длительных естественнонаучных изысканий.
Отдельные частные выводы, к которым приходил Йегер, были раскритикованы другими учеными и в настоящее время в большинстве своем не находят поддержки. Однако общие принципы его подхода к изучению литературного наследия Аристотеля получили широкое признание. До настоящего времени многие исследователи занимаются скрупулезным анализом аристотелевских сочинений, пытаясь обнаружить в них — и действительно обнаруживая — противоречия и неоднородности в целях выявления и установления хронологической последовательности различных слоев в тексте этих сочинений. В определенном отношении эта работа была полезной — прежде всего потому, что мы теперь лучше понимаем особенности структуры и текста аристотелевских трактатов. Теперь, вероятно, уже никто не станет утверждать, что дошедший до нас Corpus Aristotelicum возник строго планомерно, в порядке подведения итогов творческой деятельности Аристотеля. Но для решения фундаментального вопроса о хронологической последовательности, в какой создавались те или иные части этого свода, и, следовательно, об эволюции воззрений их автора аналитическая работа аристотелеведов дала поразительно мало. Достаточно сравнить эту ситуацию с тем, что мы знаем о хронологии диалогов Платона: каковы бы ни были отдельные неясности, все же относительную хронологию большинства этих диалогов можно считать установленной со значительной степенью надежности. В отношении сочинений Аристотеля мы еще очень далеки от такого положения.
В нашу задачу не входит разбор новейших тенденций в аристотелеведеиии, появление которых было в большой мере стимулировано работами Йегера. Общим моментом для этих тенденций является, пожалуй, повышенный интерес к недошедшим до нас «экзотерическим» сочинениям Аристотеля, которые были написаны еще в годы его пребывания в Платоновской академии и в большинстве своем принадлежали к жанру философского диалога. В течение III—I вв. до н. э. эти сочинения были весьма популярны; в частности, их хорошо знал Цицерон, являющийся одним из основных источников сведений о творчестве раннего Аристотеля. Все, что мы знаем об этих сочинениях, свидетельствует о том, что и по форме и по содержанию они резко отличались от трактатов, дошедших до нас в составе аристотелевского свода. Это уже само по себе загадочное обстоятельство породило много предположений и гипотез, среди которых мы отметим, как наиболее парадоксальную, гипотезу И. Цюрхера, выдвинутую им в 1952 г.
Основной тезис Цюрхера состоит в том, что ряд трактатов, вошедших в Corpus Aristotelicum (включая «Метафизику»), были написаны не Аристотелем, а его учениками — Феофрастом и другими ранними представителями перипатетической школы. С этим тезисом согласуются известные нам факты многострадальной истории рукописного наследия Аристотеля. Незадолго до своей смерти (в 287 г. до н. э.) Феофраст, бывший тогда руководителем школы, составил завещание, дошедшее до нас в изложении Диогена Лаэртского. В этом документе Феофраст завещал всю библиотеку Ликея своему ученику, Нелею из Скепсия, который впоследствии перевез ее на свою родину, в Скепсий (в северо-западной части Малой Азии). После смерти Нелея в связи с общим упадком перипатетической школы библиотека оказалась в беспризорном состоянии и частично была расхищена и погибла. Оставшаяся ее часть была приобретена на рубеже II—I вв. до н. э. афинским богачом и коллекционером Апелликоном Теосским. Не исключено, впрочем, что многие рукописи из этой библиотеки могли попасть в течение III и II вв. до н. э. в Александрию и в другие места.
В 86 г. до н. э. библиотека Апелликона была захвачена в качестве военной добычи Суллой и вывезена в Рим. Там она перешла в ведение известного грамматика Андроника Родосского, который подверг ее обработке и редактированию. Не имея возможности отделить сочинения, принадлежавшие самому Аристотелю, от сочинений других перипатетиков, Андроник обозначил всю совокупность обработанных им трактатов как собрание трудов Аристотеля, и в таком виде они были переданы потомству. Таким образом, по мнению Цюрхера, Corpus Aristotelicum было бы правильнее обозначить как Corpus Scriptorum Peripateticorum Veterum. Из этого, однако, не следует, что в этом своде нет сочинений самого Аристотеля: их только значительно меньше, чем предполагалось до сих пор.
Гипотеза Цюрхера вызвала оживленную дискуссию, но была решительно отвергнута большинством аристотелеведов. Так ли, однако, она нелепа, как кажется на первый взгляд? Автор появившегося недавно фундаментального труда о жизни и деятельности Аристотеля А. Г. Хруст относится к гипотезе Цюрхера с явным сочувствием и, не примыкая к ней прямо, считает ее вполне допустимой рабочей гипотезой, подлежащей дальнейшему изучению и проверке. Так, например, Хруст полагает, что период жизни Аристотеля, последовавший за его уходом из Академии, не мог быть слишком плодотворным в творческом отношении: это были беспокойные годы, связанные с частыми переездами и заботами ненаучного характера. Обычно считается, что биологические труды, входящие в состав аристотелевского свода, и прежде всего объемистая «История животных», были созданы на основе богатейших материалов, собранных Аристотелем как раз в это время — в годы его пребывания в Ассосе (около Атарнеи) и на острове Лесбос. По мнению Хруста, маловероятно, чтобы огромная работа, отраженная в этих трактатах, могла быть проведена в течение каких-нибудь 3—4 лет, тем более если учесть, что, во-первых, до этого, в Академии, Аристотель, по-видимому, не занимался биологическими исследованиями и, во-вторых. Аристотель прибыл в Атарнею с важными дипломатическими поручениями Филиппа Македонского, выполнение которых должно было отнимать у него немало времени. Все это позволяет предположить, что указанные биологические трактаты были написаны не Аристотелем, а скорее всего Феофрастом, который, согласно распределению функций среди учеников Аристотеля, специализировался как раз в области естественнонаучных изысканий. При этом, разумеется, Феофраст мог воспользоваться наблюдениями и заметками самого Аристотеля.
Мы излагаем эти гипотезы не для того, чтобы выразить с ними солидарность, а для того, чтобы показать, насколько сложной и запутанной является проблема происхождения и истории текстов, входящих в Corpus Aristotelicum. На пути решения этой проблемы встает масса вопросов, на которые классическая филология нашего времени еще не может ответить сколько-нибудь удовлетворительно. Возможно, что по причине скудости источников информации, находящихся в распоряжении исследователей, многие вопросы первостепенной важности так навсегда и останутся открытыми. С учетом этого обстоятельства мы тем не менее примем как факт, что автором естественнонаучных трактатов, включенных в настоящий том, был не Феофраст и не кто-либо иной, а сам Аристотель. Этой позиции придерживается подавляющее большинство ученых-аристотелеведов, и она может быть обоснована убедительными доводами, изложение которых в данной статье заняло бы слишком много места.
Что же касается жанровых и стилистических особенностей этих трактатов, а частично и особенностей их структуры, то они объясняются самим характером трактатов. В отличие от «экзотерических» сочинений, создававшихся Аристотелем в эпоху его пребывания в Академии, естественнонаучные трактаты, вошедшие в состав аристотелевского свода, не были литературно обработанными сочинениями, предназначавшимися для широкого распространения и для продажи на книжном рынке. Это были конспекты лекций, читавшихся Аристотелем в последние годы его жизни, в Ликее, перед небольшой, но очень квалифицированной аудиторией, в составе которой были люди, впоследствии ставшие видными представителями перипатетической школы. Как и всякие конспекты такого рода, эти записи, по-видимому, не воспроизводились лектором слово в слово: в одних местах они были более подробными, приближаясь к устному изложению, в других же служили лишь заметками для памяти, на основе которых Аристотель развивал свои рассуждения, сопровождая их пояснениями, чертежами и наглядными примерами, не нашедшими отражения в письменном тексте. Именно этим объясняется пресловутый аристотелевский лаконизм, с точки зрения неподготовленного читателя граничащий подчас с невразумительностью. При повторном чтении курса Аристотель вносил в текст конспектов исправления и дополнения, вписывая слова и целые предложения между строчками или на полях рукописи. Не исключено, что в отдельных случаях Аристотель переписывал весь текст лекции заново; именно такой повторной записью можно объяснить наличие двух вариантов первых трех глав седьмой книги «Физики».
Мы не знаем, собирался ли Аристотель подвергнуть свои конспекты окончательной литературной обработке. Во всяком случае, он не успел этого сделать. Тем не менее массе текстов, рождавшихся в процессе его лекторской деятельности, Аристотель явно пытался придать систематический характер. Об этом свидетельствует и процитированное выше начало «Метеорологики», в котором дается набросок обширного лекционного плана, и связующие фразы или даже целые главы, служащие переходами от одного курса к другому или от одной части к другой, и многочисленные отсылки к вопросам, уже изложенным ранее, а также предуведомления о том, что будет излагаться в дальнейшем. В прежнее время предпринимались попытки использовать эти указания для установления хронологической последовательности, в какой возникали те или иные тексты; ясно, однако, что подобные соединительные куски, ссылки и предуведомления Аристотель мог вставлять задним числом, в процессе систематизации накопившихся у него конспектов.
Вся эта масса текстов, литературно не обработанных и лишь частично приведенных в порядок их автором, оказалась после смерти Аристотеля в руках его преемников по школе. Несомненно, что уже тогда многие тексты начали переписываться либо самими учениками Стагирита, либо кем-то по их указанию. Можно представить себе трудности, с которыми столкнулись эти переписчики. Если снятие копий с одного и того же оригинала выполнялось независимо друг от друга, то в этих копиях неизбежно оказывались расхождения, иногда довольно существенные. Как свидетельствует Симпликий, текст «Физики», которым пользовался Евдем, руководивший филиалом школы на острове Родос, отличался от текста, имевшегося у Феофраста, что привело к обмену письмами между этими учеными.
О судьбе рукописей Аристотеля после смерти Феофраста уже было сказано выше. В конце концов то, что осталось от библиотеки, завещанной Феофрастом Нелею из Скепсия, попало в руки Андроника Родосского. Имеются все основания полагать, что Андроник отнесся к своей задаче достаточно добросовестно и серьезно: он не вносил в текст произвольных вставок и изменений, а допускавшиеся им в отдельных случаях конъектуры были продиктованы желанием сделать текст более понятным и вразумительным. Учитывая то состояние, в котором находились привезенные Суллой рукописи, можно удивляться не тому, что, стремясь расположить листки в надлежащей последовательности, Андроник порой допускал ошибки, а скорее тому, что таких ошибок оказалось в общем не так уж много. Основное, что было внесено Андроником от себя, относилось к разбивке всей массы текстов на трактаты, к расположению этих трактатов в определенной последовательности и к приданию им надлежащих наименований. В оригинальных рукописях Аристотеля наименования отдельных курсов, по-видимому, отсутствовали, и хотя кое-где по имеющимся в тексте ссылкам можно было установить «авторские» заглавия, в других случаях заглавия трактатов возникали более или менее случайным образом. Наиболее ярким примером такого случайного заглавия может служить «Метафизика»: это была совокупность книг, названных так только потому, что они следовали «после физики» (meta ta Physika). Объединение восьми книг в один общий трактат, озаглавленный «Лекции по физике» (Physike akroasis), также, вероятно, было делом рук позднейших редакторов, хотя само заглавие могло принадлежать самому Аристотелю. В частности, седьмая книга «Физики», по-видимому, не входила в окончательный вариант аристотелевских лекций о движении. Также случайно оказалась в составе «Метеорологики» четвертая книга этого трактата: группа проблем, обсуждаемых в этой книге, имеет весьма специфический характер и составляла, как надо думать, предмет небольшого самостоятельного цикла лекций.
Наконец, как уже было отмечено выше, в оформленный Андроником свод аристотелевских сочинений попали некоторые трактаты, явно не принадлежавшие Аристотелю.
*) Собрание сочинений Аристотеля в 4-х томах. Том 3, Москва, "Мысль", 1981 (здесь и далее комментарии Ирины Московченко)
**) Вернер Йегер (1888-1961) - филолог-классик, автор ряда крупных работ, посвященных греческой философии и истории культуры. На русском языке изданы: В.Йегер. "Пайдейя", Греко-латинский кабинет, 2000. Книга посвящена наиболее интересной и богатой событиями и идеями эпохе становления греческого воспитательного идеала — времени Сократа и Платона.
"МЕТЕОРОЛОГИКА"
Вступление
Из всех естественнонаучных сочинений Аристотеля, включенных в настоящий том, «Метеорологика» пользовалась, пожалуй, наименьшей популярностью среди читателей и исследователей Нового времени. Это объясняется в первую очередь самим содержанием «Метеорологики». В этом трактате Аристотель подвергает рассмотрению множество конкретных процессов и явлений природы, которые в наше время стали предметом изучения отнюдь не одной только метеорологии, но и многих других наук, в том числе таких, как астрономия, климатология, география, гидрология, сейсмология, физическая химия, физика твердых тел и другие. Аристотелевские объяснения этих процессов и явлений оказываются, как правило, неверными. И если фундаментальная ошибочность общенаучных и общефилософских принципов еще не лишает эти принципы интереса для человека нашего времени, поскольку в них находит отражение определенный этап развития теоретического мышления вообще, то элементарные ошибки при объяснении таких явлений, как кометы, радуга или землетрясения, могут заинтересовать, пожалуй, лишь историка данной узкой области науки.
И все же нам думается, что недостаточное внимание к «Метеорологике» является во многом незаслуженным. Трактат этот отнюдь не сводится к набору ошибок, допущенных Аристотелем при объяснении соответствующих явлений природы. Чтобы оценить его историческое значение, его надо рассматривать в контексте того времени, а не проецировать на него достижения современной нам науки. При этом надо учитывать следующие два момента, на которые мы хотим сразу же обратить внимание читателей «Метеорологики». «Метеорологику» в целом можно рассматривать как приложение аристотелевского учения об элементах к частным проблемам. Если в трактатах «О возникновении и уничтожении» и частично «О Небе» излагаются общие принципы этого учения и устанавливается роль элементов в общей структуре космоса и в решении проблем возникновения и гибели, роста, изменения и т. д., то в «Метеорологике» это учение применяется к рассмотрению конкретных частных явлений. Поскольку учение о четырех элементах подлунного мира было отвергнуто наукой Нового времени как неверное в самой своей основе, естественно, что и все объяснения отдельных явлений с позиций этого учения также оказались неправильными. Это, однако, не отменяет того обстоятельства, что «Метеорологика» явилась первой в истории европейской науки попыткой дать рациональное объяснение окружающего нас мира с точки зрения единой теоретической концепции. Мы знаем, какое действие на воображение человека оказывали с незапамятных времен гром и молния, кометы, затмения, землетрясения и другие стихийные процессы, происходящие в природе, сколько религиозно-мистических предрассудков и фантастических представлений возникало в связи с ними в умах людей. Ранние досократики решительно отказались от этих предрассудков и встали на путь рациональных объяснений, которые, однако, имели у них зачастую случайный характер и не обязательно вытекали из общих космологических построений, развивавшихся этими мыслителями. У Аристотеля в «Метеорологике» мы наблюдаем исключительную последовательность в проведении единой точки зрения. Именно в силу этой последовательности «Метеорологика» оказала огромное влияние на науку последующих столетий, практически вплоть до Декарта, сочинение которого «Les Meteores» (1637) еще несет на себе глубокую печать аристотелевских воззрений.
Второй момент, который мы считаем необходимым отметить, состоит в следующем. «Метеорологика» содержит богатейшую информацию как о мнениях, высказывавшихся предшественниками Аристотеля по тем или иным вопросам, так и об общем уровне знаний, накопленных греками к этому времени. Эта информация представляет неоценимое значение для историка науки вообще и историка античного естествознания в частности.
«Метеорологика» распадается на две неодинаковые по объему и резко различающиеся по содержанию части. Первые три книги трактата, отмеченные бесспорным единством как в отношении общего плана, так и в методологическом отношении, составляют «Метеорологику» в собственном смысле слова. О четвертой книге, явившейся предметом многочисленных споров среди ученых-аристотелеведов, будет сказано несколько ниже.
Предмет науки, которую, по словам Аристотеля, все до сих пор называли метеорологией, определяется им в самом начале трактата (гл. 1) следующим образом: «Она, [метеорология], изучает все естественное, но менее упорядоченное, нежели первый элемент тел, что происходит в местах, тесно соседствующих с областью движения звезд: это, например, Млечный Путь, кометы и наблюдаемые [на небе] подвижные вспышки, а также все то, что мы могли бы почесть состояниями, общими воздуха и воды. Кроме того, [сюда относятся вопросы] о частях Земли, видах этих частей и состояниях. Исходя из этого, следовало бы, видимо, рассмотреть причины ветров и землетрясений и всех явлений, сопряженных с движениями такого рода... Речь пойдет, наконец, об ударах молний, смерчах, престерах и других повторяющихся [явлениях природы]...» (I 1, 338 а 26-330 а 4).
Вслед за этим Аристотель повторяет основные положения, которые относятся к структуре космоса и которые были им развиты в трактате «О Небе». Но здесь появляются и некоторые новые моменты, связанные в основном с проблемой взаимодействия элементов, заполняющих различные области космоса. Даже эфир, указывает Аристотель, который, казалось бы, принципиально отличен от элементов подлунного мира, содержит в некоторых местах примеси огня и воздуха, особенно же там, где он граничит с подлунным миром. Круговое движение эфира захватывает находящийся под ним огонь, который в свою очередь увлекает и большую часть массы воздуха — кроме самых нижних его частей, круговращению которых препятствуют неровности, имеющиеся на поверхности Земли. Между сферой огня и сферой воздуха имеет место постоянное взаимодействие, причем на границе этих областей происходит непрерывное превращение обоих элементов друг в друга.
Здесь же Аристотель формулирует концепцию двух испарений, которой он в дальнейшем очень широко пользуется для объяснения самых различных процессов, совершающихся в околоземном мире. Под действием солнечного тепла из Земли выделяются двоякого рода испарения. Испарение первого рода имеет своим источником воду, оно обладает влажной природой и подобно водяному пару. Испарение второго рода возникает из самой земли, которая сама по себе суха и порождает сухие дымообразные выделения, в дальнейшем именуемые пневмой. Каково соотношение между обоими родами испарений и элементамй Сухая дымообразная пневма имеет огненную природу, ибо она стремится подняться выше воздуха и занять периферийные области подлунного мира, примыкающие к сферам небесных круговращений. Таким образом, пневма это и есть огонь в собственном смысле слова, а то, что мы называем огнем в нашем быту, представляет собой как бы вскипевшую, т. е. воспламенившуюся, пневму. Такого рода воспламенениями пневмы объясняется появление падающих звезд, болидов, северных сияний и других красочно описываемых в «Метеорологике» небесных явлений, аристотелевские наименования которых подчас с трудом поддаются переводу на язык современной науки. С другой стороны, влажное водяное испарение идентично, по сути дела, воздуху, хотя воздушная атмосфера, окружающая земной шар, образовалась в результате смешения обоих родов испарений, причем в нижних ее слоях преобладает влажное испарение, а в верхних — сухое. С помощью доктрины двух испарений Аристотель объясняет существование и таких, казалось бы, чисто астрономических объектов, как кометы и Млечный Путь; естественно, что с точки зрения современной нам науки эти объяснения представляются особенно абсурдными.
Изложенным проблемам посвящена примерно половина первой книги «Метеорологики» (гл. 2—8). Вторая половина (гл. 9—14) занята рассмотрением круговорота воды в природе, включая такие явления, как роса, дождь, снег и град. Этим же круговоротом воды Аристотель объясняет образование рек, которые, как он подчеркивает, в большей своей части берут начало в горах и возвышенных местах. Весьма любопытными представляются соображения Аристотеля о долговременных изменениях земной поверхности, обусловленных появлением и иссяканием рек. «Но если реки в самом деле возникают и исчезают, а одни и те же местности не остаются влажными постоянно, то в соответствии с этим должно меняться и море. И поскольку море в одном месте отступает, а в другом наступает, ясно, что и на всей Земле море и суша не остаются теми же самыми, но со временем одно превращается в другое» (I 14, 363 а 19—24).
Эти соображения Аристотеля содержат в себе зародыш одной из будущих отраслей естествознания — исторической геологии.
Очень коротко скажем о содержании второй и третьей книги «Метеорологики». В начале второй книги (гл. 1—3) Аристотель рассуждает о морях, о том, возникают ли они или существуют вечно, и о других связанных с этим вопросах, но главным образом о проблеме солености морской воды, занимавшей до этого многих греческих мыслителей. Вслед за этим (гл. 4— 5) он переходит к ветрам, происхождение которых объясняется с точки зрения доктрины двух родов испарений. Дается первое в истории европейской науки описание «розы ветров». С помощью доктрины двух испарений трактуется также возникновение землетрясений (гл. 7—8), грома и молнии (гл. 9), тифона и ураганов (гл. 1 третьей книги). Остальные главы третьей книги посвящены таким атмосферным явлениям, как гало, ложные солнца и радуга. Особый интерес представляет глава пятая, в которой излагается математическая теория радуги, вызывавшая у исследователей много споров и недоумений. Сама по себе эта теория совершенно некорректна, но в ней содержится доказательство известной геометрической теоремы, позднее приписывавшееся Аполлонию Пергскому (теорема о так называемых кругах Аполлония). Многие исследователи склонны считать это доказательство позднейшей вставкой, по каким-то, может быть совершенно случайным, причинам попавшей в текст Аристотеля. Другая альтернатива состоит в допущении, что теорема эта уже была доказана в эпоху Аристотеля и что Аристотель был с нею знаком. Вопрос этот остается открытым, но его решение имело бы существенное значение для определения эрудиции Аристотеля в области современной ему математики.
В конце третьей книги Аристотель уведомляет о своем намерении рассказать о тех действиях, которые оба рода испарений производят в недрах земли. Это намерение, однако, осталось нереализованным (если не считать, что соответствующая часть «Метеорологики» оказалась утерянной уже в древности). Мы узнаем только, что сухое испарение создает, по мнению Аристотеля, минералы, не способные плавиться, а парообразное испарение обусловливает образование металлов, подверженных плавке и ковке. На этом изложение этого вопроса внезапно обрывается, и мы переходим к четвертой книге «Метеорологики», занимающей, как мы уже сказали выше, особое положение.
По своему содержанию эта книга примыкает, казалось бы, к трактату «О возникновении и уничтожении». Она начинается с краткого изложения учения о четырех элементах и о двух парах противоположностей, сочетания которых лежат в основе этих элементов. В отличие от указанного трактата противоположности именуются здесь силами или способностями — dynameis (там этот термин не встречался), причем горячее и холодное выделяются здесь в качестве деятельных (poietika), а влажное и сухое — страдательных (pathetika) способностей. В трактате «О возникновении и уничтожении» деятельными оказывались первые члены обеих пар — горячее и влажное.
Далее Аристотель переходит к изложению действий, производимых деятельными способностями — горячим и холодным. Основным действием, вызываемым теплотой, является «приготовление» (pepsis), которое имеет три вида: «вызревание», «варка» и «жарение». Холод вызывает «неприготовление» (apepsia), подразделяющееся на «незрелость», «недоварение» и «обжигание». Аристотель указывает, что, пользуясь этими словами, он употребляет их не в обычном значении, поскольку Других слов для обозначения этих процессов не существует. Действительно, когда он говорит о «приготовлении», он имеет в виду не только приготовление пищи на кухне, но и пищеварение, и созревание плодов, и развитие зародыша в теле — все процессы, происходящие под действием теплоты. Нечто аналогичное имеет место и для изменений, обусловленных действием холода. Разобрав детально эти процессы, Аристотель рассматривает страдательные состояния, зависящие от преобладания либо влажности, либо сухости. К такого рода состояниям относятся, например, мягкость и твердость. Далее говорится о процессах высыхания и разжижения, застывания и плавления; рассматривается, как ведут себя в соответствующих условиях те или иные вещества. Приводится любопытная классификация веществ, составленная по наличию или отсутствию определенных страдательных способностей (плавкость, гибкость, ломкость, податливость и многие другие). Все эти способности обусловлены в конечном счете противоположностью влажного и сухого. Следует детальное обсуждение этих способностей, после чего «Метеорологика» завершается главами, посвященными рассмотрению подобочастных веществ, в частности тех, которые входят в состав животных организмов. Конец «Метеорологики» естественным образом подготавливает читателя (слушателя) к последующим курсам, в которых будет идти речь о мире живой природы.
Своеобразие четвертой книги «Метеорологики» (которую известный шведский ученый Дюринг назвал «химическим трактатом Аристотеля») побуждало некоторых исследователей сомневаться в ее аутентичности; среди этих скептиков, были такие крупные аристотелеведы, как Росс и Йегер. Шведская исследовательница Хаммер-Йенсен посвятила специальную работу четвертой книге «Метеорологики», в которой доказывалось, что автором этой книги был не Аристотель, а другой перипатетик, находившийся под влиянием атомистики, может быть Стратон из Лампсака. Влияние атомистики Хаммер-Йенсен усматривала в терминах «частицы» (ogkoi) и «поры» (poroi), которыми Аристотель пользуется в некоторых главах книги, а также в том, что вся книга имеет явно «механистический» характер, поскольку любимая идея Аристотеля — идея целевой причины в ней начисто отсутствует.
Оба этих аргумента представляются неубедительными. Термин «поры» характерен для учения Эмпедокла, а отнюдь не для атомистики; что же касается термина ogkoi, то он сам по себе достаточно нейтрален и в качестве технического термина не использовался ни атомистами, ни какой-либо другой философской школой. Что же касается «механистичности», то на этот аргумент мы находим ответ в самом тексте четвертой книги: «...ведь там, где преобладает материя, всего труднее увидеть целесообразность» (12, 390 а 3—4). Процессы, рассматриваемые в четвертой книге,— это как раз те процессы, в которых «преобладает материя». Аристотелю просто не было надобности привлекать здесь целевую причину.
Таким образом, в последнее время и не в малой степени под влиянием блестящего анализа четвертой книги, произведенного Дюрингом, утвердилось мнение, что эта книга все же принадлежит самому Аристотелю. Другое дело, что она, возможно, лишь случайно оказалась в составе «Метеорологики», будучи небольшим, но вполне самостоятельным курсом лекций, посвященным определенному кругу проблем, слабо связанных с проблематикой других курсов, читавшихся Стагиритом в Ликее.
Примечания
«Метеорологика» — последний в ряду больших аристотелевских трактатов, посвященных общим проблемам естествознания и явлениям неорганической природы. Она состоит из четырех книг и резко разделяется на две неравные части. Первые три книги образуют законченное целое: на основе единой естественнонаучной концепции в них рассматриваются метеорологические явления в узком смысле слова, а также некоторые проблемы гидрологии (происхождение рек), геологии (природа землетрясений) и другие. Особняком стоит четвертая книга: рассматриваемые в ней явления берутся Аристотелем из повседневного быта древних греков, а с точки зрения современной нам классификации они относятся скорее к сфере физико-химических процессов.
«Метеорологика» неоднократно комментировалась как в древности, так и в средние века. Мы располагаем текстами греческих комментариев Александра Афродисийского, Олимпиодора*) и Иоанна Филопона. На латинском языке первые комментарии «Метеорологики» были составлены Альбертом Великим; за ним последовали комментарии Фомы Аквинского и других схоластов позднего средневековья. Из комментариев эпохи Возрождения особую ценность представляет труд миланца Франческо Вимеркати, впервые опубликованный в Париже в 1556 г. В наше время «Метеорологику» комментировали Ideler (1836), Thurot («Revue archeologiques» за 1969 и 1970 гг.) и в последнем берлинском издании сочинений Аристотеля Strohm (1970). Специально четвертой книге «Метеорологики» посвящена превосходная работа Diiring'a («Aristotie's Chemical Treatise — Meteorologica», Book IV. Goteborg, 1944).
На русском языке «Метеорологика» издается впервые.*)
*) Олимпиодор известен как автор комментариев к астрологическому трактату Павла Александрийского: Late Classical Astrology: Paulaus Alexandrinus and Olimpiodorus with the Scholia from Later Commentators. Translated by Dorian Gieseler Greenbaum, M.A., 2000
**) И.Д.Рожанский говорит о Собрании сочинений Аристотеля в 4-х томах. Том 3, Москва, "Мысль", 1981
"О ВОЗНИКНОВЕНИИ И УНИЧТОЖЕНИИ"
Вступление
Это сравнительно небольшой трактат, состоящий всего из двух книг и на первый взгляд не имеющий самостоятельного значения, поскольку о процессах возникновения и уничтожения уже говорилось до этого. В «Физике» (V) Аристотель рассматривал соотношение этих процессов с процессами движения и показал, что возникновение и уничтожение не есть движение, будучи переходом (metabole) из несубстрата в субстрат или соответственно из субстрата в несубстрат, в то время как всякое движение (изменение) есть переход из субстрата в субстрат. В третьей книге «О Небе» (6,7) подробно рассматривались процессы возникновения и уничтожения элементов. Однако проблема возникновения и уничтожения в самом широком смысле представлялась Аристотелю исключительно важной; ведь, по сути дела, это была основная проблема, занимавшая всех физиков от Фалеса до Демокрита, и, видимо, поэтому Аристотель считал нужным посвятить ей отдельный курс лекций.
Как и в других случаях, Аристотель начинает изложение с рассмотрения точек зрения, высказывавшихся ранее. Своих предшественников он делит на две группы: к первой группе относятся физики-монисты, утверждающие, что возникновение есть изменение единого первовещества, из которого произошло все остальное; представители же второй группы трактуют возникновение и уничтожение как смешение и разделение многих первоэлементов; к последним относятся Анаксагор, Эмпедокл и Левкипп с Демокритом. Коротко коснувшись воззрений Анаксагора и Эмпедокла и отметив непоследовательности и противоречия, обнаруживаемые в их высказываниях, Аристотель переходит (гл. 2) к детальному анализу атомистической концепции возникновения и уничтожения. При этом он не скупится на комплименты по адресу Демокрита, отмечая, что все прочие философы касались рассматриваемой проблемы лишь поверхностно, Демокрит же, по-видимому, размышлял обо всем, выгодно отличаясь от других способом своих рассуждений. Далее следует обстоятельное изложение основных положений атомистики Демокрита — изложение, имеющее исключительную ценность, если учесть тот факт, что соответствующие тексты самого Демокрита до нас не дошли. Суть проблемы, по мнению Аристотеля, лежит в Вопросе, могут ли в принципе существовать неделимые величины, или всякое физическое тело безгранично делимо. Сопоставляя аргументы Демокрита с аналогичными высказываниями представителей школы Платона, Аристотель подчеркивает отвлеченный и умозрительный характер рассуждений платоников, в то время как Демокрит, по его словам, пришел к своему учению на основании относящихся к делу доводов, взятых из наблюдений за природными явлениями.
Рассмотрение аргументов, приводимых здесь в пользу существования неделимых величин, распадается на две части: в первой Аристотель, по-видимому, пересказывает рассуждения самого Демокрита, во второй же переформулирует эти рассуждения в терминах своей доктрины возможности и действительности. Затем он указывает, что в этих рассуждениях скрыт паралогизм, обусловленный тем, что деление любой не прерывной величины (например, отрезка прямой) не может быть осуществлено одновременно во всех точках, поскольку точки в ней не следуют друг за другом и мы не можем указать точку, которую можно было бы считать соседней по отношению к данной, т. е. Аристотель затрагивает здесь проблему непрерывности, уже обсуждавшуюся до этого в шестой книге «Физики». Иначе говоря, Аристотель подходит к оценке атомистики с позиций математической науки, оставляя пока в стороне вопрос о существовании мельчайших единиц вещества, неделимых лишь в чисто физическом смысле. Соединение и разделение действительно имеют место, говорит Аристотель, но не из неделимых и соответственно не на неделимые величины (атомы), а из более мелких долей и на более мелкие доли. Однако такое соединение и разделение еще не определяют собою возникновения и соответственно уничтожения в абсолютном смысле слова. Любой предмет обладает двумя аспектами: один из них соответствует определению, а другой — материи. Абсолютное возникновение и уничтожение имеют место тогда, когда происходит превращение в отношении обоих этих аспектов; если же меняются только качества, и притом случайным образом, происходит изменение.
В следующих двух главах Аристотель излагает свою концепцию возникновения и уничтожения, детально обсуждая такие вопросы: что такое абсолютное, или полное, возникновение (и уничтожение), когда оно бывает и чем отличается от неполного, или частичного; далее, каким образом возможно вечное, непрекращающееся возникновение (и уничтожение) и чем, наконец, отличается возникновение от изменения. Затем (гл. 5) исследуются процессы возрастания (и убывания) и выясняется, в чем они разнятся с процессами возникновения (уничтожения), а также другими родами изменения. При этом становится ясным, что под возрастанием Аристотель имеет в виду прежде всего органический рост. Попутно отмечается также соотношение (и различие) понятий роста и питания.
В начале шестой главы Аристотель подходит к центральному пункту своего трактата, а именно к проблеме элементов — «существуют они или нет, и вечен ли каждый из них или каким-то образом возникает, а если они возникают, то все ли одним способом друг из друга, или у них есть один, самый первый элемент» (I 6, 322 b 2—4; I 8, 324 b 35—325 а 1). Но предварительно он исследует значение ряда терминов, имеющих непосредственное отношение к этой проблеме, таких, как «касание», «действие», «претерпевание», «смешение» (и его различные виды — «соединение», «слияние» и т. д.) Анализу этих терминов и тех процессов, которые ими обозначаются, Аристотель посвящает все последующие главы (6—10-ю) первой книги трактата. Среди них следует особо выделить восьмую главу, в которой Аристотель рассматривает механизм действия предметов друг на друга, предложен ли Эмпедоклом,— теорию так называемых «пор и истечений», а затем переходит к воззрениям Левкиппа и Демокрита, которые, по его словам, дали «наиболее последовательное объяснение всех вещей на основе единого учения». Эта глава весьма существенным образом дополняет то, что уже было сказано по поводу атомистики во второй главе этой же книги. По ходу дела снова проводится сопоставление атомистики Левкиппа — Демокрита с концепцией неделимых плоскостей Платона, а затем Аристотель высказывает ряд критических замечаний в адрес атомистической теории. На этот раз критика Аристотеля основана на соображениях уже не математического (как во второй главе), а физического характера. Пересказывать эти соображения мы здесь не будем, а отошлем читателя к соответствующему месту трактата (325 b 34— 326 b 6), где они изложены достаточно ясно и отчетливо. Основной вывод Аристотеля состоит в том, что за начала и причины случающихся явлений следует принять скорее четыре элемента, а не «фигуры» (атомы) Демокрита.
В начале второй книги Аристотель уже непосредственно переходит к рассмотрению проблемы элементов. Коротко останавливаясь на некоторых точках зрения, развивавшихся прежними философами по поводу материальной основы чувственно-воспринимаемых тел, он дает следующее определение понятия «элемент»: «Мы условимся называть «началами» и «элементами» первичные вещества, от превращений которых либо путем соединения и разъединения, либо иным путем происходит возникновение и уничтожение» (II 1, 329 а 5-8). Таких элементов в нашем подлунном мире насчитывается четыре — это огонь, воздух, вода и земля. Помимо этих четырех элементов не существует никакой телесной и отделимой от них материи. Это не значит, что понятие материи чувственных тел вообще не имеет смысла: Аристотель утверждает, что начальная и первая материя действительно существует, но от элементов эта материя неотделима, поскольку она лежит в основе присущих элементам противоположностей. Что это за противоположностй Аристотель перечисляет целый ряд противоположных пар, имеющих отношение к чувственно-воспринимаемым свойствам тел. Чувственно-воспринимаемые тела, или, иначе говоря, «осязаемые» тела,— это такие тела, в существовании которых мы убеждаемся путем соприкосновения с ними. Следовательно, в первую очередь тела характеризуются противоположными свойствами, относящимися к касанию. Это теплое и холодное, сухое и влажное, тяжелое и легкое, твердое и мягкое, вязкое и хрупкое, шероховатое и гладкое, грубое и тонкое и т. д. Не все эти противоположности способны действовать как-либо или испытывать воздействия, и не все они являются в одинаковой степени первичными. Первичными противоположностями следует считать лишь две пары — теплое и холодное, влажное и сухое, причем первые члены этих пар (теплое и влажное) производят воздействия, а вторые — претерпевают их. Между этими четырьмя членами теоретически можно образовать шесть сочетаний. Поскольку, однако, сочетания противоположных членов одной и той же пары не имеют смысла (ибо теплое не может быть холодным, а сухое влажным), остаются четыре сочетания: теплого и сухого, теплого и влажного, холодного и влажного, холодного и сухого. Эти сочетания как раз и соответствуют тому, что мы обычно называем четырьмя элементами, хотя, строго говоря, элементами следовало бы именовать не огонь, воздух, воду и землю, а указанные пары первичных противоположностей. Последнее тем более справедливо, что ни один из четырех элементов не обнаруживается нами в чистом, несмешанном виде; в нашем повседневном опыте мы всегда встречаемся лишь со смесями этих элементов. Так, то, что мы в быту называем огнем, на самом деле не есть чистый огонь, но всего лишь огнеобразное тело, похожее на огонь, а то, что мы называем воздухом, есть воздухообразное тело, но отнюдь не чистый воздух. Так же обстоит дело и с остальными элементами.
К изложенным положениям сводится вкратце содержание первых трех глав второй книги трактата «О возникновении и уничтожении». В четвертой главе Аристотель обсуждает проблему взаимопревращении элементов друг в друга. Переход одного элемента в другой происходит чаще всего там, где имеется совпадение одного из свойств. Так, например, у огня и воздуха имеется общее свойство — теплота. Если второе свойство огня — сухость — будет преодолено влажностью, тогда огонь превратится в воздух. Точно таким же образом воздух превращается в воду (их общее свойство — влажность), а вода — в землю (общее свойство — холод). Земля представляет собой комбинацию холодного и сухого, второе из этих свойств присуще также огню, поэтому, если холод в земле будет преодолен теплом, земля перейдет в огонь. Итак, наиболее легким путем взаимопревращений элементов является круговой путь: огонь - воздух - вода - земля - огонь. Разумеется, в принципе вода может возникнуть и из огня, а земля из воздуха, равно как воздух из земли и огонь из воды, но это значительно труднее, так как в этих случаях должно произойти одновременное превращение двух свойств.
В следующих главах (5—8-й) Аристотель рассматривает ряд частных вопросов, имеющих отношение к элементам: почему число элементов равно четырем и по каким причинам не может быть бесконечного числа элементов; опровергается мнение Эмпедокла, полагавшего, что элементы не могут переходить друг в друга; разъясняется, как из четырех элементов образуются путем смешения сложные вещества. В девятой главе заново формулируются некоторые общие положения, касающиеся начал (формы и материи) и причин возникновения и уничтожения.
Очень важной представляется десятая глава второй книги, в которой устанавливается связь между круговыми движениями небесных сфер и циклическим характером процессов возникновения и уничтожения, происходящих в подлунном мире. В других трактатах(«физика», «О Небе») было показано, что из всех возможных движений самым первым и наиболее совершенным является круговое перемещение внешней небесной сферы — сферы неподвижных звезд. Но это первичное движение не может быть непосредственной причиной процессов возникновения и уничтожения, ибо оно абсолютно равномерно, вечно и не знает никаких отклонений. А тому, что ведет себя всегда одинаковым образом, свойственно производить всегда одно и то же действие — либо постоянное возникновение, либо постоянное уничтожение. Для того же, чтобы имели место оба эти процесса и чтобы они попеременно преобладали друг над другом, движущей причиной должно быть не одно равномерное круговое движение, а несколько круговых движений, дающих в сумме некую неравномерность. Именно такого рода неравномерным движением является движение Солнца по эклиптике. В процессе этого движения в силу наклона эклиптики Солнце то приближается к Земле, то удаляется. При приближении Солнца и нахождении его вблизи на Земле имеют место процессы возникновения, а при удалении происходят противоположные процессы. Так объясняется смена времен года вместе со всеми сопутствующими ей обстоятельствами.
В последней, одиннадцатой главе Аристотель показывает, что процессы возникновения и уничтожения необходимо имеют циклический характер, хотя они и не всегда повторяются абсолютно тождественным образом. К такого рода циклическим процессам относятся круговорот воды в природе, смена поколений живых существ и т. д.
Таково содержание трактата «О возникновении и уничтожении». Хотя этот трактат и не содержит принципиально новых положений, с которыми мы не встречались бы до этого, тем не менее он занимает особое и важное место среди прочих курсов Аристотеля, посвященных естественнонаучным проблемам. Прежде всего его характеризуют единство и законченность — свойства, присущие далеко не всем дошедшим до нас частям аристотелевского свода. В нем нет глав, выпадающих из общего контекста, как бы случайных глав, каких было немало в «Метафизике», «Физике» или в трактате «О Небе». Ход изложения здесь подчинен единому плану и, несмотря на сложность отдельных рассуждений, в целом достаточно ясен и четок. Но основная ценность трактата «О возникновении и уничтожении» состоит, по нашему мнению, в том, что его внимательное изучение позволяет особенно отчетливо ощутить дух мышления Аристотеля, проследить развитие его аргументации, проникнуть как бы в его творческую лабораторию.
Примечания
Небольшой трактат «О возникновении и уничтожении» (Peri geneseos kai phthoras, по-латыни — De generatione et corruptione) состоит из двух книг, с одной стороны развивающих некоторые положения «Физики», а с другой — рассматривающих ряд конкретных вопросов, связанных с взаимопревращениями элементов, что делает их непосредственным продолжением третьей книги трактата «О Небе». Многочисленные аллюзии и прямые ссылки на оба указанных сочинения делают необходимым при чтении «О возникновении и уничтожении» иметь их рядом и поминутно консультироваться с ними. Несмотря на эти точки соприкосновения, «О возникновении и уничтожении» следует считать самостоятельным и внутренне завершенным аристотелевским сочинением, занимающим свое особое место в общем курсе лекций, которые Стагирит читал своим ученикам в Ликее. До нас дошли комментарии к этому трактату Иоанна Филонова; по своему содержанию к нему частично примыкает сочинение Александра Афродисийского «О смеси» (Peri mixeos), а в средние века наряду с другими сочинениями Аристотеля его комментировал Фома Аквинский. Из работ нашего времени следует отметить мастерские комментарии Joachim'a в его издании «О возникновении и уничтожении», а также дополнения к этим комментариям Verdenius'a и Waszink'a (Aristotle on coming-to-be and passing away. Leiden, 1946).
На русском языке трактат «О возникновении и уничтожении» публикуется впервые.
На сайте опубликовано:
Аристотель. Метеорологика. Книга I
Аристотель. Метеорологика. Книга II
Аристотель. Метеорологика. Книга III
Аристотель. Метеорологика. Книга IV
Аристотель. О возникновении и уничтожении. Книга I
Аристотель. О возникновении и уничтожении. Книга II
Абу-Юсуф Якуб бну-Исхак аль-Кинди. Объяснение ближайшей действующей причины возникновения и уничтожения
Абу-Али ал-Хусейн Ибн-Абдаллах Ибн-Сина (Авиценна). Трактат о любви
Фома Аквинский. О смешении элементов
Фома Аквинский. О сущем и сущности
Бертран Рассел. Метафизика Аристотеля