Гесиод. Теогония (фрагмент) / В.Н. Ярхо. Гесиод и его поэмы./ Тронский И.М. Гесиод






Прежде всего во вселенной Хаос зародился, а следом
Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный,
Сумрачный Тартар, в земных залегающий недрах глубоких,
И, между вечными всеми богами прекраснейший,- Эрос.
Сладкоистомный - у всех он богов и людей земнородных
Душу в груди покоряет и всех рассужденья лишает.
Черная Ночь и угрюмый Эреб родились из Хаоса.
Ночь же Эфир родила и сияющий День, иль Гемеру:
Их зачала она в чреве, с Эребом в любви сочетавшись.
Гея же прежде всего родила себе равное ширью
Звездное Небо, Урана, чтоб точно покрыл ее всюду
И чтобы прочным жилищем служил для богов всеблаженных;
Нимф, обитающих в чащах нагорных лесов многотонных;
Также еще родила, ни к кому не всходивши на ложе,
Шумное море бесплодное, Поит. А потом, разделивши
Ложе с Ураном, на свет Океан породила глубокий,
Коя и Крия, еще - Гипериона и Напета,
Фею и Рею, Фемиду великую и Мнемосину,
Златовенчанную Фебу и милую видом Тефию.
После их всех родился, меж детей наиболе ужасный,
Крон хитроумный. Отца многомощного он ненавидел.
Также Киклопов с душою надменною Гея родила,-
Счетом троих, а по имени - Бронта, Стеропа и Арга.
Молнию сделали Зевсу-Крониду и гром они дали.
Были во всем остальном на богов они прочих похожи,
Но лишь единственный глаз в середине лица находился:
Вот потому-то они и звались "Круглоглазы", "Киклопы",
Что на лице по единому круглому глазу имели.
А для работы была у них сила, и мощь, и сноровка.
Также другие еще родилися у Геи с Ураном
Трое огромных и мощных сынов, несказанно ужасных,-
Котт, Бриарей крепкодушный и Гиес - надменные чада.
Целою сотней чудовищных рук размахивал каждый
Около плеч многомощных, меж плеч же у тех великанов
По пятьдесят поднималось голов из туловищ крепких.
Силой они неподступной и ростом большим обладали.
Дети, рожденные Геей-Землею и Небом-Ураном,
Были ужасны и стали отцу своему ненавистны
С первого взгляда. Едва лишь на свет кто из них появился,
Каждого в недрах Земли немедлительно прятал родитель,
Не выпуская на свет, и злодейством своим наслаждался.
С полной утробою тяжко стонала Земля-великанша.
Злое пришло ей на ум и коварно-искусное дело.
Тотчас породу создавши седого железа, огромный
Сделала серп и его показала возлюбленным детям
И, возбуждая в них смелость, сказала с печальной душою:
"Дети мои и отца нечестивого! Если хотите
Быть мне послушными, сможем отцу мы воздать за злодейство
Вашему: ибо он первый ужасные вещи замыслил".
Так говорила. Но, страхом объятые, дети молчали.
И ни один не ответил. Великий же Крон хитроумный,
Смелости полный, немедля ответствовал матери милой:
"Мать! С величайшей охотой за дело такое возьмусь я.
Мало меня огорчает отца злоимянного жребий
Нашего. Ибо он первый ужасные веши замыслил".
Так он сказал. Взвеселилась душой исполинская Гея.
В место укромное сына запрятав, дала ему в руки
Серп острозубый и всяким коварствам его обучила.
Ночь за собою ведя, появился Уран, и возлег он
Около Геи, пылая любовным желаньем, и всюду
Распространился кругом. Неожиданно левую руку
Сын протянул из засады, а правой, схвативши огромный
Серп острозубый, отсек у родителя милого быстро
Член детородный и бросил назад его сильным размахом.
И не бесплодно из Кроновых рук полетел он могучих:
Сколько на землю из члена ни вылилось капель кровавых,
Все их земля приняла. А когда обернулися годы,
Мощных Эринний она родила и великих Гигантов
С длинными копьями в дланях могучих, в доспехах блестящих,
Также и нимф, что Мелиями мы на земле называем.
Член же отца детородный, отсеченный острым железом,
По морю долгое время носился, и белая пена
Взбилась вокруг от нетленного члена. И девушка в пене
В той зародилась. Сначала подплыла к Киферам священным,
После же этого к Кипру пристала, омытому морем.
На берег вышла богиня прекрасная. Ступит ногою -
Травы под стройной ногой вырастают. Ее Афродитой,
"Пенорожденной", еще "Кифереей" прекрасновенчанной
Боги и люди зовут, потому что родилась из пены.
А Кифереей зовут потому, что к Киферам пристала,
"Кипророжденной",- что в Кипре, омытом волнами, родилась.
К племени вечных блаженных отправилась тотчас богиня.
Эрос сопутствовал деве, и следовал Гимер прекрасный.
С самого было начала дано ей в удел и владенье
Между земными людьми и богами бессмертными вот что:
Девичий шепот любовный, улыбки, и смех, и обманы,
Сладкая нега любви и пьянящая радость объятий.
Детям, на свет порожденным Землею, названье Титанов
Дал в поношенье отец их, великий Уран-повелитель.
Руку, сказал он, простерли они к нечестивому делу
И совершили злодейство, и будет им кара за это.
Ночь родила еще Мора ужасного с черною Керой.
Смерть родила она также, и Сон, и толпу Сновидений.
Мома потом родила и Печаль, источник страданий,
И Гесперид,- золотые, прекрасные яблоки холят
За океаном они на деревьях, плоды приносящих.
Мойр родила она также и Кер беспощадно казнящих.
[Мойры - Клофо именуются, Лахесис, Атропос. Людям
Определяют они при рожденье несчастье и счастье.]
Тяжко карают они и мужей и богов за проступки,
И никогда не бывает, чтоб тяжкий их гнев прекратился
Раньше, чем полностью всякий виновный отплату получит.
Также еще Немезиду, грозу для людей земнородных,
Страшная Ночь родила, а за нею - Обман, Сладострастье,
Старость, несущую беды, Эриду с могучей душою.
Грозной Эридою Труд порожден утомительный, также
Голод, Забвенье и Скорби, точащие слезы у смертных,
Схватки жестокие, Битвы, Убийства, мужей Избиенья,
Полные ложью слова, Словопренья, Судебные Тяжбы,
И Ослепленье души с Беззаконьем, родные друг другу,
И, наиболее горя несущий мужам земнородным,
Орк, наказующий тех, кто солжет добровольно при клятве.
Понт же Нерея родил, ненавистника лжи, правдолюбца,
Старшего между детьми. Повсеместно зовется он старцем,
Ибо душою всегда откровенен, беззлобен, о правде
Не забывает, но сведущ в благих, справедливых советах.
Вслед же за этим Тавманта великого с Форкием храбрым
Понту Земля родила, и прекрасноланитную Кето,
И Еврибию, имевшую в сердце железную душу.
Многожеланные дети богинь родились у Нерея
В темной морской глубине от Дориды прекрасноволосой,
Дочери милой отца-Океана, реки совершенной.
Дети, рожденные ею: Плото, Сао и Евкранта,
И Амфитрита с Евдорой, Фетида, Галена и Главка,
Дальше - Спейо, Кимофоя, и Фоя с прелестной Галией,
И Эрато с Пасифеей и розоворукой Евникой,
Дева Мелита, приятная всем, Евлимена, Агава,
Также Дото и Прото, и Феруса, и Динамина,
Дальше - Несся с Актеей и Протомедея с Доридой,
Также Панопейя и Галатея, прелестная видом,
И Гиппофоя, и розоворукая с ней Гиппоноя,
И Кимодока, которая волны на море туманном
И дуновения ветров губительных с Киматолегой
И с Амфитритой прекраснолодыжной легко укрощает.
Дальше - Кимо, Эиона, в прекрасном венке Галимеда,
И Главконома улыбколюбивая, Понтопорея,
И Леагора, еще Евагора и Лаомедея,
И Пулиноя, а с ней Автоноя и Лиспанасса,
Ликом прелестная и безупречная видом Еварна,
Милая телом Псамата с божественной девой Мениппой,
Также Несо и Евпомпа, еще Фемисто и Проноя,
И, наконец, Немертея с правдивой отцовской душою.
Вот эти девы, числом пятьдесят, в беспорочных работах
Многоискусные, что рождены беспорочным Нереем.
Дочь Океана глубокотекущего, деву Электру
Взял себе в жены Тавмант. Родила она мужу Ириду
Быструю и Аэлло с Окипетою, Гарпий кудрявых.
Как дуновение ветра, как птицы, на крыльях проворных
Носятся Гарпии эти, паря высоко над землею.
Граий прекрасноланитных от Форкия Кето родила.
Прямо седыми они родились. Потому и зовут их
Граями боги и люди. Их двое,- одета в изящный
Пеплос одна, Пемфредо, Энио же, другая,- в шафранный.
Также Горгон родила, что за славным живут Океаном
Рядом с жилищем певиц Гесперид, близ конечных пределов
Ночи: Сфенно, Евриалу, знакомую с горем Медузу.
Смертной Медуза была. Но бессмертны, бесстаростны были
Обе другие. Сопрягся с Медузою той Черновласый
На многотравном лугу, средь весенних цветов благовонных.
После того как Медузу могучий Персей обезглавил,
Конь появился Пегас из нее и Хрисаор великий.
Имя Пегас - оттого, что рожден у ключей океанских,
Имя Хрисаор - затем, что с мечом золотым он родился.
Землю, кормилицу стад, покинул Пегас и вознесся
К вечным богам. Обитает теперь он в палатах у Зевса.
И Громовержцу всемудрому молнию с громом приносит.
Этот Хрисаор родил трехголового Герионея,
Соединившись в любви с Каллироею Океанидой.
Герионея того умертвила Гераклова сила
Возле ленивых коров на омытой водой Ерифее.
В тот же направился день к Тиринфу священному с этим
Стадом коровьим Геракл, через броды пройдя Океана,
Орфа убивши и стража коровьего Евритиона
За Океаном великим и славным, в обители мрачной.
Кето ж в пещере большой разрешилась чудовищем новым,
Ни на людей, ни на вечноживущих богов не похожим,-
Неодолимой Ехидной, божественной, с духом могучим,
Наполовину - прекрасной с лица, быстроглазою нимфой,
Наполовину - чудовищным змеем, большим, кровожадным,
В недрах священной земли залегающим, пестрым и страшным.
Есть у нея там пещера внизу глубоко под скалою,
И от бессмертных богов, и от смертных людей в отдаленье:
В славном жилище ей там обитать предназначили боги.
Так-то, не зная ни смерти, ни старости, нимфа Ехидна,
Гибель несущая, жизнь под землей проводила в Аримах.
Как говорят, с быстроглазою девою той сочетался
В жарких объятиях гордый и страшный Тифон беззаконный.
И зачала от него, и детей родила крепкодушных.
Для Гериона сперва родила она Орфа-собаку;
Вслед же за ней - несказанного Цербера, страшного видом,
Медноголосого адова пса, кровожадного зверя,
Нагло-бесстыдного, злого, с пятьюдесятью головами.
Третьей потом родила она злую Лернейскую Гидру.
Эту вскормила сама белорукая Гера-богиня,
Неукротимою злобой пылавшая к силе Геракла.
Гибельной медью, однако, ту Гидру сразил сын Кронида,
Амфитрионова отрасль Геракл, с Полаем могучим,
Руководимый советом добычницы мудрой Афины.
Также еще разрешилась она изрыгающей пламя,
Мощной, большой, быстроногой Химерой с тремя головами:
Первою - огненноокого льва, ужасного видом,
Козьей - другою, а третьей - могучего змея-дракона.
Спереди лев, позади же дракон, а коза в середине;
Яркое, жгучее пламя все пасти ее извергали.
Беллерофонт благородный с Пегасом ее умертвили.
Грозного Сфинкса еще родила она в гибель кадмейцам,
Также Немейского льва, в любви сочетавшися с Орфом.
Лев этот, Герой вскормленный, супругою славною Зевса,
Людям на горе в Немейских полях поселен был богиней.
Там обитал он и племя людей пожирал земнородных,
Царствуя в области всей Апесанта, Немей и Трета.
Но укротила его многомощная сила Геракла.
Форкию младшего сына родила владычица Кето,-
Страшного змея: глубоко в земле залегая и свившись
В кольца огромные, яблоки он сторожит золотые.
Это - потомство, рожденное на свет от Форкия с Кето.
От Океана ж с Тефией пошли быстротечные дети,
Реки Нил и Алфей с Эриданом глубокопучинным,
Также Стримон и Меандр с прекрасноструящимся Истром,
Фазис и Рее, Ахелой серебристопучинный и быстрый,
Несс, Галиакмон, а следом за ними Гептапор и Родий,
Граник-река с Симоентом, потоком божественным, Эсеп,
Реки Герм и Пеней и прекрасноструящийся Каик,
И Сангарийский великий поток, и Парфений, и Ладон,
Быстрый Эвен и Ардеск с рекою священной Скамандром.
Также и племя священное дев народила Тефия.
Вместе с царем Аполлоном и с Реками мальчиков юных
Пестуют девы,- такой от Кронида им жребий достался.
Те Океановы дщери: Адмета, Пейто и Электра,
Янфа, Дорида, Примно и Урания с видом богини,
Также Гиппо и Климена, Родеия и Каллироя,
Дальше - Зейксо и Клития, Идийя и с ней Пасифоя,
И Галаксавра с Плексаврой, и милая сердцу Диона,
Фоя, Мелобозис и Подидора, прекрасная видом,
И Керкеида с прелестным лицом, волоокая Плуто,
Также еще Персеида, Янира, Акаста и Ксанфа,
Милая дева Петрея, за ней - Менесфо и Европа,
Полная чар Калипсо, Телесто в одеянии желтом,
Азия, с ней Хрисеида, потом Евринома и Метис.
Тиха, Евдора, и с ними еще - Амфиро, Окироя,
Стикс, наконец: выдается она между всеми другими.
Это - лишь самые старшие дочери, что народились
От Океана с Тефией. Но есть и других еще много.
Ибо всего их три тысячи, Океанид стройноногих.
Всюду рассеявшись, землю они обегают, а также
Бездны глубокие моря, богинь знаменитые дети.
Столько же есть на земле и бурливо текущих потоков,
Также рожденных Тефией,- шумливых сынов Океана.
Всех имена их назвать никому из людей не под силу.
Знает названье потока лишь тот, кто вблизи обитает.
Фейя - великого Гелия с яркой Соленой и с Эос,
Льющею сладостный свет равно для людей земнородных
И для бессмертных богов, обитающих в небе широком,
С Гиперионом в любви сочетавшись, на свет породила.
С Крием в любви сочетавшись, богиня богинь Еврибия
На свет родила Астрея великого, также Палланта
И между всеми другими отличного хитростью Перса.
Эос-богиня к Астрею взошла на любовное ложе,
И родились у нее крепкодушные ветры от бога,-
Быстролетящий Борей, и Нот, и Зефир белопенный.
Также звезду Зареносца и сонмы венчающих небо
Ярких звезд родила спозаранку рожденная Эос.
Стикс, Океанова дочерь, в любви сочетавшись с Паллантом,
Зависть в дворце родила и прекраснолодыжную Нике.
Силу и Мощь родила она также, детей знаменитых.
Нет у них дома отдельно от Зевса, пристанища нету,
Нет и пути, по которому шли бы не следом за богом;
Но неотступно при Зевсе живут они тяжкогремящем.
Так это сделала Стикс, нерушимая Океанида,
В день тот, когда на великий Олимп небожителей вечных
Созвал к себе молневержец Кронид, олимпийский владыка,
И объявил им, что тот, кто пойдет вместе с ним на Титанов,
Почестей прежних не будет лишен и удел сохранит свой,
Коим дотоле владел меж богов, бесконечно живущих.
Если же кто не имел ни удела, ни чести при Кроне,
Тот и удел и почет подобающий ныне получит.
Первой тогда нерушимая Стикс на Олимп поспешила
Вместе с двумя сыновьями, совету отца повинуясь.
Щедро за это ее одарил и почтил Громовержец:
Ей предназначил он быть величайшею клятвой бессмертных,
А сыновьям приказал навсегда у него поселиться.
Также и данные всем остальным обещанья сдержал он,
Сам же с великою властью и силой царит над вселенной.
Феба же к Кою вступила па многожеланное ложе
И, восприявши во чрево,- богиня в объятиях бога,-
Черноодежной Лето разрешилася, милою вечно,
Милою искони, самою кроткой на целом Олимпе,
Благостной к вечноживущим богам и благостной к людям.
Благоименную также она родила Астерию,-
Ввел ее некогда Перс во дворец свой, назвавши супругой.
Эта, зачавши, родила Гекату,- ее перед всеми
Зевс отличил Громовержец и славный удел даровал ей:
Править судьбою земли и бесплодно-пустынного моря.
Был ей и звездным Ураном почетный удел предоставлен,
Более всех почитают ее и бессмертные боги.
Ибо и ныне, когда кто-нибудь из людей земнородных,
Жертвы свои принося по закону, о милости молит,
То призывает Гекату: большую он честь получает
Очень легко, раз молитва его принята благосклонно.
Шлет и богатство богиня ему: велика ее сила.
Долю имеет Геката во всяком почетном уделе
Тех, кто от Геи-Земли родился и от Неба-Урана,
Не причинил ей насилья Кронид и не отнял обратно,
Что от Титанов, от прежних богов, получила богиня.
Все сохранилось за ней, что при первом разделе на долю
Выпало ей из даров на земле, и на небе, и в море.
Чести не меньше она, как единая дочь, получает,-
Даже и больше еще: глубоко она чтима Кронидом.
Пользу богиня большую, кому пожелает, приносит.
Хочет,- в народном собранье любого меж всех возвеличит.
Если на мужегубительный бой снаряжаются люди,
Рядом становится с теми Геката, кому пожелает
Дать благосклонно победу и славою имя украсить.
Возле достойных царей на суде восседает богиня.
Очень полезна она, и когда состязаются люди:
Рядом становится с ними богиня и помощь дает им.
Мощью и силою кто победит - получает награду,
Радуясь в сердце своем, и родителям славу приносит.
Конникам также дает она помощь, когда пожелает,
Также и тем, кто, средь синих, губительных волн промышляя,
Станет молиться Гекате и шумному Энносигею.
Очень легко на охоте дает она много добычи,
Очень легко, коль захочет, покажет ее - и отнимет.
Вместе с Гермесом на скотных дворах она множит скотину;
Стадо ль вразброску пасущихся коз иль коров круторогих,
Стадо ль овец густорунных, душой пожелав, она может
Самое малое сделать великим, великое ж - малым.
Так-то,- хотя и единая дочерь у матери,- все же
Между бессмертных богов почтена она всяческой честью.
Вверил ей Зевс попеченье о детях, которые узрят
После богини Гекаты восход многовидящей Эос.
Искони юность хранит она. Вот все уделы богини.
Рея, поятая Кроном, детей родила ему светлых,-
Деву-Гестию, Деметру и златообутую Геру,
Славного мощью Аида, который живет под землею,
Жалости в сердце не зная, и шумного Энносигея,
И промыслителя Зевса, отца и бессмертных и смертных,
Громы которого в трепет приводят широкую землю.
Каждого Крон пожирал, лишь к нему попадал на колени
Новорожденный младенец из матери чрева святого:
Сильно боялся он, как бы из славных потомков Урана
Царская власть над богами другому кому не досталась.
Знал он от Геи-Земли и от звездного Неба-Урана,
Что суждено ему свергнутым быть его собственным сыном,
Как он сам ни могуч,- умышленьем великого Зевса.
Вечно на страже, ребенка, едва только на свет являлся,
Тотчас глотал он. А Рею брало неизбывное горе.
Но наконец, как родить собралась она Зевса-владыку,
Смертных отца и бессмертных, взмолилась к родителям Рея,
К Гее великой, Земле, и к звездному Небу-Урану,-
Пусть подадут ей совет рассудительный, как бы, родивши,
Спрятать ей милого сына, чтоб мог он отметить за злодейство
Крону-владыке, детей поглотившему, ею рожденных.
Вняли молениям дщери возлюбленной Гея с Ураном
И сообщили ей точно, какая судьба ожидает
Мощного Крона-царя и его крепкодушного сына.
В Ликтос послали ее, плодородную критскую область,
Только лишь время родить наступило ей младшего сына,
Зевса-царя. И его восприяла Земля-великанша,
Чтобы на Крите широком владыку вскормить и взлелеять.
Быстрою, черною ночью сначала отправилась в Дикту
С новорожденным богиня и, на руки взявши младенца,
Скрыла в божественных недрах земли, в недоступной пещере,
На многолесной Эгейской горе, середь чащи тенистой.
Камень в пеленки большой завернув, подала его Рея
Мощному сыну Урана. И прежний богов повелитель
В руки завернутый камень схватил и в желудок отправил.
Злой нечестивец! Не ведал он в мыслях своих, что остался
Сын невредимым его, в безопасности полной, что скоро
Верх над отцом ему взять предстояло руками и силой
С трона низвергнуть и стать самому над богами владыкой.
Начали быстро расти и блестящие члены, и сила
Мощного Зевса-владыки. Промчались года за годами.
Перехитрил он отца, предписаний послушавшись Геи:
Крон хитроумный обратно, великий, извергнул потомков,
Хитростью сына родного и силой его побежденный.
Первым извергнул он камень, который последним пожрал он.
Зевс на широкодорожной земле этот камень поставил
В многосвященном Пифоне, в долине под самым Парнасом,
Чтобы всегда там стоял он как памятник, смертным на диво.
Братьев своих и сестер Уранидов, которых безумно
Вверг в заключенье отец, на свободу он вывел обратно.
Благодеянья его не забыли душой благодарной
Братья и сестры и отдали гром ему вместе с палящей
Молнией: прежде в себе их скрывала Земля-великанша.
Твердо на них полагаясь, людьми и богами он правит.
Океаниду прекраснолодыжную, деву Климену,
В дом свой увел Иапет и всходил с ней на общее ложе.
Та же ему родила крепкодушного сына Атланта,
Также Менетия, славой затмившего всех, Прометея
С хитрым, искусным умом и недальнего Эпиметея.
С самого этот начала несчастьем явился для смертных:
Первый от Зевса он девушку, им сотворенную, принял
В жены. Менетия ж наглого Зевс протяженногремящий
В мрачный отправил Эреб, ниспровергнувши молнией дымной
За нечестивость его и чрезмерную, страшную силу.
Держит Атлант, принужденный к тому неизбежностью мощной,
На голове и руках неустанных широкое небо
Там, где граница земли, где певицы живут Геспериды.
Ибо такую судьбу ниспослал ему Зевс-промыслитель.
А Прометея, на выдумки хитрого, к средней колонне
В тяжких и крепких оковах Кронид привязал Громовержец
И длиннокрылого выслал орла: бессмертную печень
Он пожирал у титана, но за ночь она вырастала
Ровно настолько же, сколько орел пожирал ее за день.
Сыном могучим Алкмены прекраснолодыжной, Гераклом,
Был тот орел умерщвлен, а сын Иапета избавлен
От жесточайших страданий и тяжко-мучительной скорби,-
Не против воли высокоцарящего Зевса-Кронида:
Ибо желалось Крониду, чтоб сделалась слава Геракла
Фиворожденного больше еще на земле, чем дотоле;
Честью великой решив отличить знаменитого сына,
Гнев прекратил он, который дотоле питал к Прометею
Из-за того, что тягался он в мудрости с Зевсом могучим.
Ибо в то время, как боги с людьми препирались в Меконе,
Тушу большого быка Прометей многохитрый разрезал
И разложил на земле, обмануть домогаясь Кронида.
Жирные в кучу одну потроха отложил он и мясо,
Шкурою все обернув и покрывши бычачьим желудком,
Белые ж кости собрал он злокозненно в кучу другую
И, разместивши искусно, покрыл ослепительным жиром.
Тут обратился к титану родитель бессмертных и смертных:
"Сын Иапета, меж всеми владыками самый отличный!
Очень неровно, мой милый, на части быка поделил ты!"
Так насмехался Кронид, многосведущий в знаниях вечных.
И, возражая, ответил ему Прометей хитроумный,
Мягко смеясь, но коварных повадок своих не забывши:
"Зевс, величайший из вечно живущих богов и славнейший!
Выбери то для себя, что в груди тебе дух твой укажет!"
Так он сказал. Но Кронид, многосведущий в знаниях вечных,
Сразу узнал, догадался о хитрости. Злое замыслил
Против людей он и замысел этот исполнить решился.
Правой и левой рукою блистающий жир приподнял он -
И рассердился душою, и гнев ворвался ему в сердце,
Как увидал он искусно прикрытые кости бычачьи.
С этой поры поколенья людские во славу бессмертных
На алтарях благовонных лишь белые кости сжигают.
В гневе сказал Прометею Кронид, облаков собиратель:
"Сын Иапета, меж всех наиболе на выдумки хитрый!
Козней коварных своих, мой любезный, еще не забыл ты!"
Так говорил ему Зевс, многосведущий в знаниях вечных.
В сердце великом навеки обман совершенный запомнив,
Силы огня неустанной решил ни за что не давать он
Людям ничтожным, которые здесь на земле обитают.
Но обманул его вновь благороднейший сын Иапета:
Неутомимый огонь он украл, издалека заметный,
Спрятавши в нартексе полом. И Зевсу, гремящему в высях,
Дух уязвил тем глубоко. Разгневался милым он сердцем,
Как увидал у людей свой огонь, издалека заметный.
Чтоб отплатить за него, изобрел для людей он несчастье:
Тотчас слепил из земли знаменитый хромец обеногий,
Зевсов приказ исполняя, подобие девы стыдливой;
Пояс на ней застегнула Афина, в сребристое платье
Деву облекши; руками держала она покрывало
Ткани тончайшей, с главы ниспадавшее,- диво для взоров:
Голову девы венцом золотым увенчала богиня.
Сделал венец этот сам знаменитый хромец обеногий
Ловкой рукою своей, угождая родителю Зевсу.
Много на нем украшений он вырезал,- диво для взоров,-
Всяких чудовищ, обильно питаемых сушей и морем.
Много их тут поместил он, сияющих прелестью многой,
Дивных: казалось, что живы они и что голос их слышен.
После того как создал он прекрасное зло вместо блага,
Деву привел он, где боги другие с людьми находились,-
Гордую блеском нарядов Афины могучеотцовной.
Диву бессмертные боги далися и смертные люди,
Как увидали приманку искусную, гибель для смертных.
Женщин губительный род от нее на земле происходит.
Нам на великое горе, они меж мужчин обитают,
В бедности горькой не спутницы,- спутницы только в богатстве.
Так же вот точно в покрытых ульях хлопотливые пчелы
Трутней усердно питают, хоть пользы от них и не видят;
Пчелы с утра и до ночи, покуда не скроется солнце,
Изо дня в день суетятся и белые соты выводят;
Те же все время внутри остаются под крышею улья
И пожинают чужие труды в ненасытный желудок.
Так же высокогремящим Кронидом, на горе мужчинам,
Посланы женщины в мир, причастницы дел нехороших.
Но и другую еще он беду сотворил вместо блага:
Кто-нибудь брака и женских вредительных дел избегает
И не желает жениться: приходит печальная старость -
И остается старик без ухода! А если богат он,
То получает наследство какой-нибудь родственник дальний!
Если же в браке кому и счастливый достанется жребий,
Если жена попадется ему сообразно желаньям,
Все же немедленно зло начинает с добром состязаться
Без передышки. А если жену из породы зловредной
Он от судьбы получил, то в груди его душу и сердце
Тяжкая скорбь наполняет. И нет от беды избавленья!

Не обойдет, не обманет никто многомудрого Зевса!
Сам Иапетионид Прометей, благодетель великий,
Тяжкого гнева его не избег. Как разумен он ни был,
Все же хотел не хотел - а попал в неразрывные узы.

К Обриарею, и Котту, и Гиесу с первого взгляда
В сердце родитель почуял вражду и в оковы их ввергнул,
Мужеству гордому, виду и росту сынов удивляясь.
В недрах широкодорожной земли поселил их родитель.
Горестно жизнь проводили они глубоко под землею,
Возле границы пространной земли, у предельного края,
С долгой и тяжкою скорбью в душе, в жесточайших страданьях,
Всех их, однако, Кронид и другие бессмертные боги,
Реей прекрасноволосой рожденные на свет от Крона,
Вывели снова на землю, совета послушавшись Геи:
Точно она предсказала, что с помощью тех великанов
Полную боги победу получат и громкую славу.
Ибо уж долгое время сражалися друг против друга
В ярых, могучих боях, с напряжением, ранящим душу,
Боги-Титаны и боги, рожденные на свет от Крона:
Славные боги-Титаны - с Офрийской горы высочайшей,
Боги, рожденные Реей прекрасноволосой от Крона,
Всяких податели благ,- с вершин многоснежных Олимпа.
Гневом, душе причиняющим боль, пламенея друг к другу,
Десять уж лет непрерывно они меж собою сражались,
А разрешенья тяжелой вражды иль ее окончанья
Не приходило, и не было видно конца межусобью.
Вызволив тех великанов могучих, подали им боги
Нектар с амвросией - пищу, которой питаются сами.
И преисполнилось сердце у каждого смелостью мощной.
После того как амвросией с нектаром те напитались,
Слово родитель мужей и богов обратил к великанам:

"Слушайте, славные чада, рожденные Геей с Ураном!
Слово скажу я, какое душа мне в груди приказала.
Очень уж долгое время, сражаяся друг против друга,
Бьемся мы все эти дни непрерывно за власть и победу,-
Боги-Титаны и мы, рожденные на свет от Крона.
Встаньте навстречу Титанам, в жестоком бою покажите
Страшную силу свою и свои необорные руки.
Вспомните нашу любовь к вам, припомните, сколько страданий
Вы претерпели, пока мы вам тягостных уз не расторгли
И из подземного мрака сырого не вывели на свет".

Так он сказал. И ответил тотчас ему Котт безупречный:

"Мало, божественный, нового нам говоришь ты: и сами
Ведаем мы, что и духом и мыслью ты всех превосходишь,
Злое проклятие разве не ты отвратил от бессмертных?
И не твоим ли советом из тьмы преисподней обратно
Возвращены мы сюда из оков беспощадных и тяжких,
Вынесши столько великих мучений, владыка, сын Крона!
Ныне разумною мыслью, с внимательным духом тотчас же
Выступим мы на защиту владычества вашего в мире
И беспощадной, ужасной войною пойдем на Титанов".

Так он сказал. И одобрили слово, его услыхавши,
Боги, податели благ. И войны возжелали их души
Пламенней даже, чем раньше. Убийственный бой возбудили
Все они в этот же день,- мужчины, равно как и жены,-
Боги-Титаны и те, что от Крона родились, а также
Те, что на свет из Эреба при помощи Зевсовой вышли,-
Мощные, ужас на всех наводящие, силы чрезмерной.
Целою сотней чудовищных рук размахивал каждый
Около плеч многомощных, меж плеч же у тех великанов
По пятьдесят поднималось голов из туловищ крепких.

Вышли навстречу Титанам они для жестокого боя,
В каждой из рук многомощных держа по скале крутобокой.
Также Титаны с своей стороны укрепили фаланги
С бодрой душою. И подвиги силы и рук проявили
Оба врага. Заревело ужасно безбрежное море,
Глухо земля застонала, широкое ахнуло небо
И содрогнулось; великий Олимп задрожал до подножья
От ужасающей схватки. Тяжелое почвы дрожанье,
Ног топотанье глухое и свист от могучих метании
Недр глубочайших достигли окутанной тьмой преисподней.
Так они друг против друга метали стенящие стрелы.
Тех и других голоса доносились до звездного неба.
Криком себя ободряя, сходилися боги на битву.

Сдерживать мощного духа не стал уже Зевс, но тотчас же
Мужеством сердце его преисполнилось, всю свою силу
Он проявил. И немедленно с неба, а также с Олимпа,
Молнии сыпля, пошел Громовержец-владыка. Перуны,
Полные блеска и грома, из мощной руки полетели
Часто один за другим; и священное взвихрилось пламя.
Жаром палимая, глухо и скорбно земля загудела,
И затрещал под огнем пожирающим лес неиссчетный.
Почва кипела кругом. Океана кипели теченья
И многошумное море. Титанов подземных жестокий
Жар охватил, и дошло до эфира священного пламя
Жгучее. Как бы кто ни был силен, но глаза ослепляли
Каждому яркие взблески перунов летящих и молний.
Жаром ужасным объят был Хаос. И когда бы увидел
Все это кто-нибудь глазом иль ухом бы шум тот услышал,
Всякий, наверно, сказал бы, что небо широкое сверху
Наземь обрушилось,- ибо с подобным же грохотом страшным
Небо упало б на землю, ее на куски разбивая,-
Столь оглушительный шум поднялся от божественной схватки.
С ревом от ветра крутилася пыль, и земля содрогалась;
Полные грома и блеска, летели на землю перуны,
Стрелы великого Зевса. Из гущи бойцов разъяренных
Клики неслись боевые. И шум поднялся несказанный
От ужасающей битвы, и мощь проявилась деяний.
Жребий сраженья склонился. Но раньше, сошедшись друг с другом,

Долго они и упорно сражалися в схватках могучих.

В первых рядах сокрушающе-яростный бой возбудили
Котт, Бриарей и душой ненасытный в сражениях Гиес.
Триста камней из могучих их рук полетело в Титанов
Быстро один за другим, и в полете своем затенили
Яркое солнце они. И Титанов отправили братья
В недра широкодорожной земли и на них наложили
Тяжкие узы, могучестью рук победивши надменных.
Подземь их сбросили столь глубоко, сколь далеко до неба,
Ибо настолько от нас отстоит многосумрачный Тартар:
Если бы, медную взяв наковальню, метнуть ее с неба,
В девять дней и ночей до земли бы она долетела;
Если бы, медную взяв наковальню, с земли ее бросить,
В девять же дней и ночей долетела б до Тартара тяжесть.

Медной оградою Тартар кругом огорожен. В три ряда
Ночь непроглядная шею ему окружает, а сверху
Корни земли залегают и горько-соленого моря.

Там-то под сумрачной тьмою подземною боги Титаны
Были сокрыты решеньем владыки бессмертных и смертных
В месте угрюмом и затхлом, у края земли необъятной.
Выхода нет им оттуда - его преградил Посидаон
Медною дверью; стена же все место вокруг обегает.
Там обитают и Котт, Бриарей большедушный и Гиес,
Верные стражи владыки, эгидодержавного Зевса.

Там и от темной земли, и от Тартара, скрытого в мраке,
И от бесплодной пучины морской, и от звездного неба
Все залегают один за другим и концы и начала,
Страшные, мрачные. Даже и боги пред ними трепещут.
Бездна великая. Тот, кто вошел бы туда чрез ворота,
Дна не достиг бы той бездны в течение целого года:
Ярые вихри своим дуновеньем его подхватили б,
Стали б швырять и туда и сюда. Даже боги боятся
Этого дива. Жилища ужасные сумрачной Ночи
Там расположены, густо одетые черным туманом.

Сын Иапета пред ними бескрайне широкое небо
На голове и на дланях, не зная усталости, держит
В месте, где с Ночью встречается День: чрез высокий ступая
Медный порог, меж собою они перебросятся словом -
И разойдутся; один поспешает наружу, другой же
Внутрь в это время нисходит: совместно обоих не видит
Дом никогда их под кровлей своею, но вечно вне дома
Землю обходит один, а другой остается в жилище
И ожидает прихода его, чтоб в дорогу пуститься.
К людям на землю приходит один с многовидящим светом"
С братом Смерти, со Сном на руках, приходит другая,-
Гибель несущая Ночь, туманом одетая мрачным.

Там же имеют дома сыновья многосумрачной Ночи,
Сон со Смертью - ужасные боги. Лучами своими
Ярко сияющий Гелий на них никогда не взирает,
Всходит ли на небо он иль обратно спускается с неба.
Первый из них по земле и широкой поверхности моря
Ходит спокойно и тихо и к людям весьма благосклонен-
Но у другой из железа душа и в груди беспощадной -
Истинно медное сердце. Кого из людей она схватит,
Тех не отпустит назад. И богам она всем ненавистна.

Там же стоят невдали многозвонкие гулкие домы
Мощного бога Аида и Персефонеи ужасной.
Сторожем пес беспощадный и страшный сидит перед входом.
С злою, коварной повадкой: встречает он всех приходящих,
Мягко виляя хвостом, шевеля добродушно ушами.
Выйти ж назад никому не дает, но, наметясь, хватает
И пожирает, кто только попробует царство покинуть
Мощного бога Аида и Персефонеи ужасной.

Там обитает богиня, будящая ужас в бессмертных,
Страшная Стикс,- Океана, текущего кругообразно,
Старшая дочь. Вдалеке от бессмертных живет она в доме,
Скалы нависли над домом. Вокруг же повсюду колонны
Из серебра, и на них высоко он вздымается к небу.
Быстрая на ноги дочерь Тавманта Ирида лишь редко
С вестью примчится сюда по хребту широчайшему моря.
Если раздоры и спор начинаются между бессмертных,
Если солжет кто-нибудь из богов, на Олимпе живущих,
С кружкою шлет золотою отец-молневержец Ириду,
Чтобы для клятвы великой богов принесла издалека
Многоименную воду холодную, что из высокой
И недоступной струится скалы. Под землею пространной
Долго она из священной реки протекает средь ночи,
Как океанский рукав. Десятая часть ей досталась:
Девять частей всей воды вкруг земли и широкого моря
В водоворотах серебряных вьется и в море впадает.
Эта ж одна из скалы вытекает, на горе бессмертным.
Если, свершив той водой возлияние, ложною клятвой
Кто из богов поклянется, живущих на снежном Олимпе,
Тот бездыханным лежит в продолжение целого года.
Не приближается к пище,- к амвросии с нектаром сладким,
Но без дыханья и речи лежит на разостланном ложе.
Сон непробудный, тяжелый и злой, его душу объемлет.
Медленный год протечет,- и болезнь прекращается эта.
Но за одною бедою другая является следом:
Девять он лет вдалеке от бессмертных богов обитает,
Ни на собрания, ни на пиры никогда к ним не ходит.
Девять лет напролет. На десятый же год начинает
Вновь посещать он собранья богов, на Олимпе живущих.
Так-то вот клясться богами положено ненарушимой
Стиксовой древней водою, текущей меж скал каменистых.

Там и от темной земли, и от Тартара, скрытого в мраке,
И от бесплодной пучины морской, и от звездного неба
Все залегают один за другим и концы и начала,-
Страшные, мрачные; даже и боги пред ними трепещут.
Там же - ворота из мрамора, медный порог самородный,
Неколебимый, в земле широко утвержденный корнями.
Перед воротами теми снаружи, вдали от бессмертных,
Боги-Титаны живут, за Хаосом угрюмым и темным.
Там же, от них невдали, в глубочайших местах Океана,
В крепких жилищах помощники славные Зевса-владыки,
Котт и Гиес живут. Бриарея ж могучего сделал
Зятем своим Колебатель земли протяженногремящий.
Кимополею отдав ему в жены, любезную дочерь.

После того как Титанов прогнал уже с неба Кронион,
Младшего между детьми, Тифоея, Земля-великанша
Па свет родила, отдавшись объятиям Тартара страстным.
Силою были и жаждой деяний исполнены руки
Мощного бога, не знал он усталости ног; над плечами
Сотня голов поднималась ужасного змея-дракона.
В воздухе темные жала мелькали. Глаза под бровями
Пламенем ярким горели на главах змеиных огромных.
Взглянет любой головою,- и пламя из глаз ее брызнет.
Глотки же всех этих страшных голов голоса испускали
Невыразимые, самые разные: то раздавался
Голос, понятный бессмертным богам, а за этим как будто
Яростный бык многомощный ревел оглушительным ревом;
То вдруг рыканье льва доносилось, бесстрашного духом,
То, к удивлению, стая собак заливалася лаем,
Или же свист вырывался, в горах отдаваяся эхом.
И совершилось бы в этот же день невозвратное дело,
Стал бы владыкою он над людьми и богами Олимпа,
Если б остро не удумал отец и бессмертных и смертных.
Загрохотал он могуче и глухо, повсюду ответно
Страшно земля зазвучала, и небо широкое сверху,
И Океана теченья, и море, и Тартар подземный.
Тяжко великий Олимп под ногами бессмертными вздрогнул,
Только лишь с места Кронид поднялся. И земля застонала.
Жаром сплошным отовсюду и молния с громом, и пламя
Чудища злого объяли фиалково-темное море.
Все вкруг бойцов закипело - и почва, и море, и небо.
С ревом огромные волны от яростной схватки бессмертных
Бились вокруг берегов, и тряслася земля непрерывно.
В страхе Аид задрожал, повелитель ушедших из жизни,
Затрепетали Титаны под Тартаром около Крона
От непрерывного шума и страшного грохота битвы.
Зевс же владыка, свой гнев распалив, за оружье схватился,-
За грозовые перуны свои, за молнию с громом.
На ноги быстро вскочивши, ударил он громом с Олимпа,
Страшные головы сразу спалил у чудовища злого.
И укротил его Зевс, полосуя ударами молний.
Тот ослабел и упал. Застонала Земля-великанша.
После того как низвергнул перуном его Громовержец,
Пламя владыки того из лесистых забило расселин
Этны, скалистой горы. Загорелась Земля-великанша
От несказанной жары и, как олово, плавиться стала,-
В тигле широком умело нагретое юношей ловким
Так же совсем и железо - крепчайшее между металлов,-
В горных долинах лесистых огнем укрощенное жарким,
Плавится в почве священной под ловкой рукою Гефеста.
Так-то вот плавиться стала земля от ужасного жара.
Пасмурно в Тартар широкий Кронид Тифоея забросил.

Влагу несущие ветры пошли от того Тифоея,
Все, кроме Нота, Борея и белого ветра Зефира:
Эти - из рода богов и для смертных великая польза.
Ветры же прочие все - пустовеи, и без толку дуют.
Сверху они упадают на мглисто-туманное море,
Вихрями злыми крутясь, на великую пагубу людям;
Дуют туда и сюда, корабли во все стороны гонят
И мореходчиков губят. И нет от несчастья защиты
Людям, которых те ветры ужасные в море застигнут.
Дуют другие из них на цветущей земле беспредельной
И разоряют прелестные нивы людей земнородных,
Пылью обильною их заполняя и тяжким смятеньем.

После того как окончили труд свой блаженные боги
И в состязанье за власть и почет одолели Титанов,
Громогремящему Зевсу, совету Земли повинуясь,
Стать предложили они над богами царем и владыкой.
Он же уделы им роздал, какой для кого полагался.

(...)

Перевод В.В.Вересаева

 


Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона:

Гесиод, (Гезиод) знаменитый греческий поэт VIII в. до Р. Хр., родом из Аскры в Беотии, глава беотийск. школы рапсодов. Дидактич. поэмы "Феогония", сказания о богах, важнейший источник греческ. мифологии

 

 




В.Н. Ярхо. Гесиод и его поэмы. 

  

"Спорили семь городов о рождении мудром Гомера..." – так начинается одна из античных эпиграмм (т.е. посвятительных надписей) в честь великого родоначальника европейской литературы; далее называются эти города. Поскольку, однако, в других источниках нередко заменяют одно название на другое, то набирается около двух десятков городов, претендовавших называться родиной Гомера.

О месте рождения Гесиода спорить не приходится. В своей назидательной поэме "Труды и Дни" поэт рассказывает, что отец его происходил из эолийской Кимы (на берегу Эгейского моря, юго-восточнее о-ва Лесбос), промышлял не слишком удачно морской торговлей и, в конце концов, избегая жестокой нужды, переселился в Беотию и осел там в деревне Аскре, "тягостной летом, зимою плохой, никогда не приятной" (634-640). Под вопросом остается только, родился ли Гесиод еще в Киме или уже в Аскре, и на этот счет можно воспользоваться его свидетельством, что он никогда не совершал поездки по морю, кроме как однажды уже в зрелом возрасте переплыл на соседний остров Евбею для участия в погребальных играх в честь покойного царя Амфидаманта, где он одержал победу в состязании рапсодов (сказителей эпических произведений) ("Труды и Дни", ст. 650-659). Стало быть, если он раньше и преодолел на корабле вместе с семьей Эгейское море, то произошло это в таком раннем детстве, что не оставило у будущего поэта никаких воспоминаний, и вся его сознательная жизнь протекала в Беотии.

В то же время приведенное свидетельство позволяет определить примерную дату рождения Гесиода. Смерть Амфидаманта имела место где-то ок. 700 г. до н. э. (1); Гесиод, отправившийся туда для соревнования в искусстве рапсода, которое предполагало, вероятно, выступление с собственным сочинением, не мог быть слишком молодым человеком, еще не овладевшим всей суммой исполнительских и творческих приемов. Поэтому год его рождения надо поместить не ранее 730-го.

Из "Трудов и Дней" вырисовывается и ход дальнейших событий в жизни поэта. Отец, умирая, поделил между Гесиодом и его братом Персом наследство, а Перс, как видно, подкупив судей-"дароядцев" (с коррупцией человечество познакомилось едва ли не на заре своего существования!), сумел оттягать у брата большую часть. Впрочем, со временем он ее промотал и, как видно, решил снова затеять тяжбу, а пока пришел к брату за помощью. В ответ на это намерение Гесиод и не вздумал делиться чем-нибудь с Персом, а написал вышеназванную поэму, чтобы преподать своему беспутному брату и всем окрестным крестьянам урок, как надо вести хозяйство, чтобы прожить жизнь безбедно (Труды. 38-40, 396 сл.). Таким образом, поэма оказалась первым в истории европейской литературы произведением, написанным по личному поводу и от имени конкретного автора.

"Труды и Дни" были не первым созданием Гесиода: до этого он написал "Теогонию" ("Рождение богов"), с которой, по-видимому, и выступал на Евбее. Выбор темы для поэмы не явился случайным: Беотия была местом действия многих мифов с участием широко известных героев, часто производивших свое происхождение от богов.


1.
 

Основу столицы Беотии, города Фив заложил легендарный Кадм, который, по рассказам, принес сюда финикийское письмо, ставшее основой для греческого алфавита. Сам Кадм не был богом, но боги выдали за него замуж Гармонию, дочь жестокого Ареса и "улыбколюбивой" Афродиты. Одной из их дочерей была Семела, родившая от союза с Зевсом Диониса, другой – Агава, которая в приступе "дионисического" безумия растерзала собственного сына Пенфея; третьей – Автоноя, чей сын Актеон осмелился соперничать в любви с Зевсом, был за это превращен в оленя и растерзан собственными собаками. (Такова древняя версия мифа об Актеоне. Рассказ о том, как он увидел обнаженной Артемиду и за это был ею наказан, – более позднего происхождения).

Городскую стену в Фивах строили сыновья Зевса Амфион и Зет; женой первого из них стала внучка Зевса Ниоба, пострадавшая от собственного тщеславия: Аполлон и Артемида перестреляли всех ее сыновей и дочерей. Из Фив происходила Алкмена, родившая здесь же от союза с Зевсом Геракла. В Фивах разыгралась трагедия трех поколений рода Лабдакидов: царя Лаия, его сына Эдипа и его внуков Этеокла и Полиника, погибших в смертельном единоборстве за власть, – событие это запечатлено в сказании о походе "семерых против Фив". На этот раз город уцелел, но следующее поколение – эпигоны, т.е. потомки "семерых", захватило его и сравняло с землей; в основе сказания лежит, вероятно, исторический факт из последнего столетия так называемой критомикенской эпохи (XVII-XII вв.), завершившейся Троянской войной, в которой приняли участие некоторые из эпигонов.

Когда каждый камешек в такой стране окружен преданием, как не обратиться к художественному слову, чтобы оставить у потомков память о великих событиях с участием знаменитых героев? И такие поэмы появились, а три из них сложились в трилогию: "Эдиподия", "Фиваида", "Эпигоны". Дошли от них жалкие обрывки, кем они были написаны, толком неизвестно, но датируют первые две восьмым веком, последнюю – седьмым, так что были они предшественницами или современницами Гесиода. То же самое надо сказать о поэме, прямо подводящей нас к тематике Гесиода – некоей "Титаномахии" – "Войне с титанами", эпизоду, составляющему кульминационный пункт гесиодовский "Теогонии". Нет необходимости говорить об известной в материковой Греции во всяком случае к началу VII в. гомеровской "Илиаде", чтобы понять, какая атмосфера окружала с юношеских лет Гесиода и заставила его, наряду с земледельческим трудом, избрать для себя ремесло рапсода, способного к тому же и к собственному творчеству.

Правда, его произведения относятся не к героическому эпосу, какими были гомеровские и вышеназванные поэмы из фиванского круга сказаний, а к дидактическому (назидательному или наставительному), для которого отнюдь не обязателен стройный сюжет и последовательность развития действия, но их стихотворный размер (гексаметр), язык, лексические приемы в значительной степени остаются теми же. Остается и проблема, отчасти напоминающая знаменитый "гомеровский вопрос": какие части из его поэм следует считать подлинными, а какие – подложными, т.е. присочиненными к основному составу поэм каким-нибудь другим рапсодом в том же VII в. или, может быть, немного позже.

Не будет преувеличением сказать, что на протяжение всего минувшего века филологи бились над этим вопросом, но так и не добились согласия: в то время как одни исключают из "Теогонии" в общей сумме около 270 стихов (т.е. немногим больше одной четверти текста), другие, исходя из довольно надежно установленных законов архаического художественного мышления, признают поэму, за двумя исключениями (о чем будет сказано ниже), за органическое поэтическое создание. Мудрец, которой бы разрешил этот конфликт, еще не родился, и поэтому автору этих строк надо взять за основу какую-то одну позицию, без чего невозможна оценка творчества Гесиода. Я предпочитаю вторую точку зрения, поскольку сторонники первой подходят к поэмам Гесиода, хотят они того или нет, с меркой рационалистической литературной критики. Так, в "Теогонии" находятся под подозрением ст. 602-612 – размышления об участи человека, не захотевшего обременять себя браком. Конечно, к происхождению богов этот кусок не имеет отношения, но так же не имеют к нему отношения и предшествующие ст. 591-601 – рассуждение о губительности женского пола, являющиеся отражением традиционного для фольклора женоненавистничества. Появление же их в "Теогонии" объясняется чисто ассоциативным мышлением поэта, еще очень близкого к устному творчеству: поскольку он только что сообщил о том, как Зевс, в наказание за похищение Прометеем огня, наслал на людей Пандору (хотя имя ее там не названо), от которой произошел весь женский род, надо сказать и о нем, а там – и о возможности избавиться от общения с этим злом, – только теперь, как бы спохватившись, автор возвращается к выводу из истории Прометея: никому не обойти многомудрого Зевса! (613-616).

Из этого примера не следует, что надо с благоговением относиться к каждой строчке дошедшего до нас текста "Теогонии", в котором в течение столетий его устного исполнения, а затем в ходе переписки из рукописи в рукопись в Средние века могли накопиться и повторения и просто лишние стихи, чужеродность которых нельзя не признать, как, впрочем, и двух, сравнительно больших отрывков.

Это – (1) описание Тартара (736-819), выходящее за пределы ее темы, и (2) завершающий ее перечень "смешанных браков" (от 965 до конца), т.е. либо смертных женщин, сочетавшихся с богами, либо смертных мужчин, привлекших внимание богинь. Результат в обоих случаях один и тот же – рождение знаменитых героев: Ахилла, Мемнона, Энея. Этот кусок "Теогонии" дописан, вероятно, чтобы образовался переход к так называемому "Каталогу женщин" – поэме, автором которой тоже считался Гесиод. Сейчас, однако, датой ее создания почти единогласно признается середина VI в. Судя по количеству уже найденных папирусных отрывков и цитат в позднеантичных источниках, это было тоже достаточно обширное произведение, прослеживавшее, от кого из жен пошли потомки легендарных родоначальников: Эола, Инаха, Пеласга, Атланта. Нашлось там немалое место и для перечисления женихов Елены. Но вернемся к "Теогонии".


2.
 

Если исключить из поэмы два больших, обозначенных выше отрывка (на одиночных подозрительных стихах, которые легко могли проникнуть в произведение, гораздо чаще исполняемое рапсодами, чем читаемое, мы здесь останавливаться не будем), то содержание ее представится в следующем виде:

I. 1-115. Вступление: гимн Музам и обращение к ним за помощью. Если призывать Муз входило в обязанность каждого поэта, то у Гесиода были для этого еще особые основания: как он повествует, они однажды явились ему, когда он пас стада у подножья горы Геликона, вручили посох из лаврового дерева – символ поэтического вдохновения и научили песням, напомнив, что они могут выдать и ложь за правду и вещать истинную правду (22-34). Гесиод явно претендует на то, что его рассказ о богах – чистая правда, и в этом уверении он преуспел на много столетий вперед: если в последующие времена и возникали сомнения о правдивости историй, передаваемых Гесиодом, то его роли в систематизации примерно трех сотен мифов и в передаче их потомству никто не отрицал. Недаром Геродот писал, что Гесиод и Гомер (Гесиод – на первом месте) "установили для эллинов родословную богов, дали имена и прозвища, разделили между ними почести и круг деятельности и описали их образы" (II.53), – Геродот, наверное, преувеличивает роль обоих поэтов, поскольку имена главных богов были известны и до них, но, называя по имени 50 Нереид (Теог. 243-262) или 40 Океанид (там же, 349-362), Гесиод дал, конечно волю своей фантазии. Что же касается "почестей и круга деятельности" (τιμή), то здесь Геродот совершенно прав (2). В остальном, и современная филология, прослеживая формирование того или иного мифа, начинает с Гомера и Гесиода.

II. 116-210. Первые существа (Хаос, Гея, Тартар, Эрос, Ночь) и их потомство, составляющее первое поколение богов, среди которого особое место занимает рожденное Геей (Землей) Небо – Уран (по-гречески "небо" – мужского рода). Обращает на себя внимание, что мифология Гесиода начинается с космогонии, не имеющей религиозного характера (сами собой родились Хаос, Земля, Эрос), и только постепенно изначальные стихии становятся подобными человеку, приобретая способность производить потомство. Пример здесь, как видно, подала Земля: родит же она злаки и деревья, почему же не допустить возможности, что от нее родилось Небо и еще множество персонажей, о которых позже узнает читатель. Что касается гесиодовской космогонии в целом, то она оказала очевидное влияние на представления о мире и богах у так называемых орфиков – религиозного течения, возникшего в Северной Греции и в VI в. распространившегося на всю ее остальную часть и Южную Италию. Комическое переосмысление космогонии Гесиода встретим мы в парабасе аристофановских "Птиц", не говоря уже о том, что и в серьезной философской поэзии трудно было совсем отказаться от ее влияния.

III. 211-239. Поколение второе – титаны; в нем существенное место занимают дети, рожденные Геей от Урана, в том числе захвативший верховную власть Крон и его сестра и жена Рея. Современного читателя инцестуозные браки Геи с Ураном, Крона с Реей и другие, с которыми он еще встретится, не должны шокировать: первобытная мифология складывалась во времена неупорядоченных половых отношений, когда, говоря словами Энгельса (между прочим, знавшего античность не хуже многих современных критиков марксизма), "жена была сестрой, и это было нравственно".

IV. 240-962. Поколение третье. Этот огромный раздел нуждается, конечно, в новом членении, которое мы скоро предложим; сейчас же остановимся на самом представлении о трех поколениях богов, поскольку оно достаточно явственно перекликается с известными в отрывках или пересказах ближневосточными мифами о смене поколений богов. Особенно наглядной эта "перекличка" становится при сравнении с опубликованными в середине прошедшего века хетто-хурритскими космогоническими мифами, так что ряд исследователей склонен увидеть в последних прямой прообраз мифологических представлений греков. В самом деле, сходство иногда настолько очевидно, что надо допустить проникновение этих ближневосточных представлений в Грецию на протяжение микенской эпохи, когда оформился основной массив греческой мифологии. Но не следует при этом забывать и о типологической близости первобытных сказаний о богах, возникающих у самых различных и достаточно отдаленных друг от друга народов земного шара.

Итак, первая часть повествования о третьем поколении богов начинается с рассказа о морских богинях Нереидах (дается их полный перечень) и разных чудовищах: горгоне Медузе, трехголовом великане Герионее, Ехидне, Лернейской гидре, Немейском льве, которым суждено со временем пасть от рук героев, нередко сыновей Зевса: Персея, Геракла, Беллерофонта; так попутно вводятся персонажи из человеческого рода (240-336). Затем следует описание внуков Урана (337-410) и его правнучки Гекаты, многоликой богини, от которой нередко зависит людское благосостояние (411-452), – так в повествование о богах проникает повседневная действительность.

Только теперь, на самой середине поэмы, заходит речь о потомках Крона и Реи, составивших, собственно, третье (олимпийское) поколение богов, о пожирании Кроном своих детей, о спасении Зевса и о свержении им Крона (453-506). С этого момента и начинается осуществление главного замысла "Теогонии" – прославление власти Зевса. Он одолевает многознанием Прометея, который, передав людям огонь, только разбудил этим гнев всемогущего бога (507-616); он побеждает в войне титанов, представителей предыдущего поколения богов (617-725). Последний эпизод вызывает у ряда исследователей сомнение в его подлинности, на что известный немецкий филолог Виламовиц-Мёллендорф справедливо возразил, что с изъятием этого куска "Теогонию" лишают всякого смысла, а Гесиода – всякой веры. В самом деле, победа олимпийцев над титанами означает торжество упорядоченности в мироздании над хаотической необузданностью титанов, т.е. отвечает главной идее поэмы. Поэтому олимпийское поколение берет себе на службу и тех из титанов или из их потомков, без которых не может обойтись мировое устройство: нельзя же, в самом деле, упрятать в Тартар каждодневно восходящие на небе Гелиоса (Солнце) и Селену (Луну), нельзя отменить Эос (Зарю); величайшим почетом пользуется при Зевсе уже упомянутая Геката, которой Гесиод придает множество организующих общественных функций; от союзов Зевса с титанидами Мнемосиной, Лето и Фемидой родятся соответственно девять Муз, Аполлон и Артемида, Оры – регулярно сменяющие друг друга времена года.

Окончательному утверждению власти Зевса над остальными богами служит его сражение с огнедышащим великаном Тифоеем и победа над ним (820-885).

Последний отрезок в рассказе о третьем поколении богов повествует уже о браках победивших олимпийцев (главным образом, опять же Зевса) и родившихся от них детях (886-962). Таким образом, получается, что в поэму вводится и четвертое поколение богов, но поскольку власть остается в руках Зевса и молодые боги (Афина, Аполлон, Артемида, Гермес) органично входят в олимпийский пантеон, их не противопоставляют их родителям.

Выдвижение в "Теогонии" на первый план Зевса обозначает начало того процесса, который займет, по меньшей мере, два с половиной столетия и завершится на земле Афин в трагедии Эсхила. Гомеровский Зевс для этого не годился, так как слишком легко поддавался чисто человеческим эмоциям. Не чужды они и гневливому Зевсу в "Теогонии" (554 дважды, 568, 615; в оригинале прибавляется еще 561): всеми своими победами над противниками он обязан не своим высоким моральным свойствам, а исключительно превосходству в силе или хитрости. Как и у Гомера, Зевс в "Теогонии" является самым могучим и отважным из богов (49, 73, 687 сл.). Силой он одолел уже известных нам титанов и Тифоея, равно как и других своих супостатов – Менетия и Атланта (514-520); хитростью – Прометея, обоими этими качествами – Крона, который и сам был хитрецом (18, 138, 168, 494-496). Причина заточения в Эреб (самую глубинную часть подземного царства) первого из них, – "безмерная сила" (516), которой Зевс испугался. Никакие нравственные мотивы в его поведении не просматриваются. В отношениях с людьми боги по-прежнему остаются "подателями благ" (46, 111, 633, 664), нисколько не сообразуясь с моральным обликом одариваемого. Древние олицетворения человеческой доли Мойры, по генеалогии Гесиода ставшие теперь дочерьми Зевса, даруют смертным добро и зло, невзирая на их нравственность (905 сл.). Превращение, хоть и ограниченное, верховного Олимпийца в стража общественной морали произойдет во второй поэме Гесиода.

Единственный диссонанс в картину, возникающую из "Теогонии", вносят божества смерти Керы, преследующие людей и богов (!) за "преступление", "превышение меры", пока не воздадут им грозной кары (217, 220-222). Речь идет не о посмертном воздаянии, – как могут подвергнуться ему богй – так что в трех стихах мы можем видеть впервые высказанное в греческой литературе представление о божественной каре, постигающей смертных за сове шенные ими проступки. То обстоятельство, что Зевс взял себе в жены Фемиду, которая родила ему Евномию, Дику и Ирену (901-903), мало о чем говорит: Фемида здесь это еще не более поздняя персонификация беспристрастного правосудия, а олицетворение понятия θέμις как "установленного", "положенного", равно как в именах ее дочерей только предугадывается их будущее общественно-нравственное значение благозакония (Благозаконием как олицетворением Евномия она станет лишь у спартанского поэта Тиртея, а затем у афинского поэта и законодателя Солона), справедливости и мира; пока что они только Оры – божества сменяющихся времен года, чья последовательность не может быть ничем нарушена. Свое значение Справедливости как основы нормального человеческого существования Дика получит только во второй поэме Гесиода – в "Трудах и Днях".


3.
 

Стилистические элементы, из которых складывалась "Теогония", не отличаются разнообразием. Либо это несколько стихов, начинающихся с имени такого-то бога или богини, родивших такое же божественное потомство (ср. 127, 211, 233 и т.д.), либо более обширное изложение мифа, как, например, в уже известных нам разделах о борьбе Зевса с титанами и Тифоеем. Стилистический состав "Трудов и Дней" более разнообразен: здесь и неоднократные призывы к Персу, и миф, и басня, и притча, и наставления. В первой половине поэмы еще нет разговора ни о "трудах", ни о "днях", – она начинается с очень краткого воззвания к Музам (1-9), а затем поэт обращается к брату, отклонившемуся от честного жизненного пути (10-41), и в назидание ему напоминает об обмане Зевса Прометеем и рассказывает (гораздо подробнее, чем в "Теогонии") о Пандоре (42-105), причем похититель божественного огня не пользуется у Гесиода тем почетом, который мы привыкли воздавать этому богоборцу и благодетелю человечества. Скорее, напротив: украв огонь, Прометей навлек на весь человеческий род гнев Зевса, который скрыл от людей источники пищи (45-48).

Чтобы сделать более наглядной деградацию человеческого рода, Гесиод присоединяет к только что рассказанному мифу новый – о смене веков: золотого, серебряного, медного, века героев и нынешнего, железного (106-201). Сходные представления о циклах в истории народов, о смене веков, соответствующей падению ценности металла, которым их обозначают, находят и в древнейшей индийской и иранской мифологии, с той лишь разницей, что между медным и железным веком Гесиод поместил век героев, без которого в греческой мифологии образовалась бы заметная пустота. Что касается последней, самой обширной части этого раздела, то ее нельзя уже назвать мифом: это – вопль души Гесиода, горестная картина современности, к которой принадлежит он сам: лучше бы ему умереть раньше или родиться позже (175), потому что скоро дети перестанут почитать родителей, брат – брата, правду заменит кулак, и, хотя они здесь прямо не названы, виновниками такого положения вещей станут "цари", т.е. бывшие родовые старейшины, в руках которых оказалось судопроизводство. Это для них Гесиод рассказывает басню о слабом и сильном, соловье и ястребе (203-212), хотя вывод из нее разумнее сделать не царям, а тем, кто слабее их. Поэтому тут же звучит новое обращение к Персу: слушайся голоса правды, ибо рано или поздно праведный человек посрамит неправедного (213-224).

Впрочем, слова убеждения для людей железного века мало что значат; их надо подтвердить притчей о двух городах: в одном правду почитают, в другом попирают, и, соответственно, первый город процветает, а второй хиреет (225-247). Словом "правда" мы в двух последних отрывках перевели уже знакомую нам δίκη, но здесь она является не обозначением одной из Ор, как в «Теогонии», а именно Правдой как моральной категорией, хотя сфера ее деятельности еще ограниченна: часто δίκη употребляется во множественном числе и тогда она означает "судебный приговор", который без ее участия может оказаться и "прямым", и "кривым", несправедливым. Вот и в первом городе творят правый суд, а во втором преобладают надменность и нечестивые дела – его-то жителей Зевс по справедливости карает голодом, чумой, бесплодием женщин и еще всеми возможными бедствиями.

Эту притчу Гесиод адресует напрямую царям и сопровождает ее своего рода откровением: боги следят за поведением людей, живут ли они по правде или мучают друг друга кривым судом, и есть дева Дика, которую опасно оскорбить неправым деянием, так как она немедленно садится у престола Зевса и жалуется на причиненную ей обиду. Тогда весь город страдает за нечестивость царей (248-273). Нетрудно догадаться, что дева Дика является не более, чем персонификацией отвлеченного понятия справедливости, поскольку Гесиод, как и его окружение, мыслит конкретно, а наиболее важные стороны деятельности человека нуждаются в прикреплении к определенным антропоморфным божествам (ср. персонификации в Теог. 224-232 и 384 сл., где Обман, Сладострастье, Труд, Тяжбы и т.д. являются потомством Ночи, а Победа, Сила и Мощь – отпрысками океаниды Стикс). Для Гесиода такой областью общественного поведения является судопроизводство, и именно через олицетворение судебного решения достигается превращение абстрактной правды в Справедливость, восседающую на троне рядом с Зевсом.

Не случайно Дика находит себе место рядом с престолом верховного Олимпийца: в "Трудах и Днях" происходит наделение высшими нравственными функциями самого Зевса. Процесс этот не носит прямолинейного характера: мы уже знаем, что в гневе на Прометея Зевс обрек людей на тяжкий труд и сообщество женщин. Людей серебряного века он истребил в гневе за то, что они не воздавали почестей олимпийским богам, – во всем этом не чувствуется заботы о человеческой нравственности, но больше о гневе Зевса в "Трудах и Днях" Гесиод не вспоминает.

Зато, как выясняется уже в самом начале поэмы, лучшими судебными решениями представляются Зевсу такие, которые осуществляются по справедливости (36); Зевс, как мы уже знаем, дарует все блага городу, где чтут справедливость, и карает за неправедность; от его взора не скроется, как блюдут справедливость, - за этим приставлены следить три мириады стражей, и Гесиод не теряет надежды, что Зевс не вечно будет терпеть произвол неправедных (252-255, 267-273); он даровал людям правду (279); кару Зевса вызовет тот, кто обидит сирот или старика-отца (330-335; в переводе ст. 333 не вполне соответствует оригиналу, где вернее говорить о негодовании, а не о гневе; это, как известно, разные чувства). При дальнейших хозяйственных советах проблематика, связанная с именами Зевса и Дики, больше не затрагивается, но она оказала огромное воздействие на позднейшую поэзию в Афинах. Так, для уже упоминавшегося Солона Дика становится требованием всего общественного устройства, а не только судопроизводства. Проблема справедливого возмездия, исходящего от Зевса, будет волновать "отца трагедии" Эсхила, искавшего обоснование разумности миропорядка.

Гесиод едва ли заглядывал так далеко. Изложив миф, басню и притчу, он вполне закономерно обращается снова к Персу: его он призывает слушаться голоса правды и дает наставления, как честно трудиться и достигнуть справедливого обогащения. Здесь Гесиод переходит к тому, что в античности называлось гномами, т.е. к разработке в нескольких стихах нравственных наставлений: задумав дело, предусматривай его результат; трудись, если не хочешь голодать; позорен не труд, а безделье; лучше богатство, нажитое честным трудом, чем посягательство на чужое добро, и т.д. (274-341). Наставления эти продолжаются и в следующем разделе, затрагивая отношения с родными и друзьями, вопросы семьи и брака (342-380), при том что переходы между ними отличаются достаточной свободой: так, 342-351 можно поменять местами с 354-360, а 352, 353, 364 перенести вперед или назад. В конечном счете, эти сто с небольшим стихов, вместе взятые, в наибольшей степени оправдывают причисление "Трудов и Дней" к назидательному эпосу и вместе с тем показывают вторжение в поэму нового стилистического элемента.

При исследовании поэмы в последние десятилетия обращалось внимание на сходство содержащихся в ней назиданий с произведениями ближневосточной литературы, в первую очередь, древнеегипетским "Наставлением Ахикара", поучениями библейских пророков. Представляется, однако, что сходство это, еще больше, чем в "Теогонии", носит типологический характер, нежели является результатом заимствования: нужны ли чужеземные источники, чтобы сформулировать такие рекомендации, как: "Тех, кто любит, – люби; если кто нападет, – защищайся" или "Брать хорошо из того, что имеешь" и им подобные.

Итак, миновала едва ли не половина поэмы, и только теперь Гесиод переходит к реальным советам, как надо трудиться, чтобы достигнуть достатка (381-694). Здесь будут затронуты, наверное, все виды сельскохозяйственного труда (вспашка и сев, жатва и сбор винограда), к которым присоединятся наставления по мореплаванию, если найдутся любители предаваться этому рискованному делу. Не обойдет наш поэт и такого важного вопроса, как выбор жены (695-705), и к нему добавит еще множество всяких советов (706-764). Эта часть, еще более "гномическая" по самому своему характеру и потому допускавшая всякого рода вставки, вызывает наибольшие подозрения у филологов, равно как и следующий за ней перечень дней, удобных и нежелательных для исполнения разных дел (765-828), где наряду с народными приметами встречается, как и в предыдущем разделе, много суеверий.

Для нас сейчас достоверность текста заключительных частей существенного значения не имеет: характер их в целом ясен, а имеет больше смысла внимательнее присмотреться к тому, какими художественными средствами реализует поэт свой замысел.


4.
 

Произведения Гесиода принадлежат к тому периоду греческой культуры, который принято называть архаическим, в отличие от последующего классического. Границами его служат середина VIII -начало V в., в литературе – от поэм Гомера до ранних трагедий Эсхила и творчества Пиндара. Последнее, хотя оно хронологически и вторгается в V век вплоть до его середины, по сумме мыслей и художественных приемов все еще остается достоянием архаики.

Самым важным признаком литературы этого времени является устный характер ее восприятия, идет ли речь о больших поэмах, исполняемых по частям в течение нескольких праздничных дней, или о коротком стихотворении, которое декламируется в сопровождении лиры или флейты в кругу друзей, перед строем воинов, при брачном обряде. Отсюда – целый ряд специфических художественных приемов, восходящих к фольклору; в той или иной мере они присущи и Гесиоду, хотя его поэмы, лишенные сюжета, представляют меньше возможностей для использования этих приемов, чем героический эпос.

Первый из них – употребление застывших фразеологизмов, большей частью прикрепленных к определенному месту гексаметра. Так, например, всегда во второй половине стиха встречаются формулы: "боги, податели благ" (Теог. 46, 111, 633, 664), Зевс – "отец бессмертных и смертных" (Теог. 542, 643, 838; Труды. 59), "Земля-великанша" (Теог. 159, 173; 479). Напротив, сочетание "Зевс Кронид" почти всегда помещается в начале стиха (Теог. 412; Труды. 18, 138, 158, 168). Имя беспутного брата Гесиода нельзя отнести к фразеологизмам, но показательно, что из десяти обращений к нему 4 начинают стих (обычно с сопровождающим "ты же это обдумай" или "выслушай"), а 3 – заканчивают.

Другой прием – повторение нескольких стихов (Теог. 151-153 = 670-672, чтобы напомнить слушателю характеристику Сторуких; 166=172, где Крон повторяет слова Реи, заменив определение "вашего" на "нашего"; 722 сл. = 724 сл. с заменой "от неба" на "от земли").

Очень часто пользуется Гесиод лейтмотивами, когда одно и тоже слово либо без конца повторяется на протяжение всей поэмы, либо скапливается в нескольких стихах подряд: поэт буквально вдалбливает в голову слушателей особенно важную для него мысль. Первый случай представлен в "Теогонии", где всего лишь три глагола (τίκτω, γίγνομαι, μίγνυμι) и одно существительное φιλότης обозначают сочетание полов и рождение потомства, встречаясь в общей сложности свыше 100 раз, т.е. примерно один раз на каждые 11 стихов. Другой случай наблюдаем в "Трудах и Днях": капитальное для поэта понятие δίκη и его производные концентрируются в законченных по смыслу отрезках текста, 213-228 и 274-285, таким образом, что в первом отрезке они повторяются восемь раз, во втором – пять. Путь к справедливости – труд, и в 308-316 мы встретим слово ἔργον и его производные семь раз в девяти стихах. Не брезгует Гесиод этим приемом и там, где речь заходит о более частных предметах, например, как важно находиться в хороших отношениях с соседом: в 344-350 слово γείτων повторяется пять раз; как важно вовремя дать взаймы и получить поддержку: глагол "давать" и производные повторяется 12 раз в пяти стихах (354-358). Два раза трехстишия начинаются с анафоры весьма значащих понятий: стыд сопутствует бездельнику (317-319); заря – лучшее время для начала всякого дела (578-580; в переводе анафора не передана).

В сущности, к той же технике повторений надо отнести и возвращение к однажды названным лицам или мотивам. О рождении Муз от Мнемосины сообщается в Теог. 52-57, затем все девять перечисляются по именам, 75-79, и снова об их происхождении – 915-917. Музы славят Ночь уже в прологе (20), затем рожденные ею Эфир и День упоминаются в 123-125 и, наконец, почти сотню стихов спустя, дается полное описание ее потомства, 211-232. Трижды сообщается о победе Зевса над Кроном (71-73, 178-181, 494-496); дважды братья признают его первенство и вручают ему власть: 501-506 и 883-885. Можно привести еще много подобных примеров, где современный редактор посоветовал бы свести разбросанные в трех-четырех местах сведения воедино, но у архаического поэта была своя логика...

Так, в повествовании о Прометее Гесиод сначала рассказывает о его наказании, а потом о причине кары (Теог. 521-525, 535-560). Не логичнее было бы поступить наоборот? Но первые пять стихов примыкают к перечню других супостатов, и, назвав имя Менетия, брата Прометея, нельзя оставить без ответа вопрос, а как же Прометей? Удовлетворившись тем, что с ним "все в порядке", аудитория может и подождать с объяснениями, которые отодвигаются еще на десяток стихов, потому что в них умещается рассказ о его освобождении Гераклом, – разумеется, Зевс дал на это свое молчаливое согласие. Так достигаются сразу три цели: прославляется милосердие Зевса, успокаивается волнение по адресу Прометея (хоть он и виноват, но, шутка сказать, каждый день терпеть такие мученья!), и лишний раз (ср. 289-295, 312-318) возвеличивается Геракл – свой, беотийский герой (ср. снова о нем – 950-955), и всё это благодаря тому, что следствие поставлено впереди причины.

Последний пример подводит нас уже к организации текста в целом, и здесь у поэтов архаической эпохи были тоже свои средства.

Первое из них – количественная симметрия либо рядом стоящих отрезков текста, либо расположенных вокруг некоего центра. Примером первого в "Теогонии" могут служить два почти равновеликих рассказа о детях Геи (127-138 и 139-153) или каталоги потомков Ночи и Нерея (211-232, 240-264), за каждым из которых следует менее обширный отрезок, так что в сумме выходит разница всего в один стих. Из "Трудов и Дней" можно в качестве примера привести притчу о веках: здесь описание железного века занимает почти столько же места, сколько каждая пара предыдущих.

Пример симметричной композиции дает Теог. 453-506. Расположенный почти посередине поэмы, этот эпизод и повествует о самом важном событии в генеалогии богов: утверждении власти Зевса. Соответственно, сначала перечисляются дети Крона, которых он проглатывал (453-467); потом рассказывается о рождении единственного из сыновей, избежавшего этой доли (468-491), и, наконец о свержении Крона и признании верховной власти Зевса (492-506). Схема аБа возникает без всякой натяжки, если даже отдельные стихи и вызывают подозрение.

Другой прием – рамочная (кольцевая) композиция, когда какой-нибудь отрезок текста с законченным содержанием обрамляется лексически сходными стихами. Список Нереид в "Теогонии" начинается словами: "Многожеланные дети богинь родились у Нерея" (240), заканчивается: "Вот эти девы..., что рождены беспорочным Нереем" (263 сл.). Еще более яркий пример – там же, 550-561, о том, как Зевс спровоцировал Прометея обмануть его (на самом деле, это так называемый этиологический миф, призванный объяснить, почему богам отдают несъедобные части жертвы). В начальном и последнем стихе всю вторую половину заполняет фразеологизм: "Зевс, многосведущий в знаниях вечных" (в переводе в первом случае имя Зевса заменено на его патронимик Кронид).

Наконец, обратим внимание, что обе поэмы состоят как бы из двух половин. В "Теогонии" первая ее половина (до 450), вполне соответствует названию, поскольку речь идет о рождении многочисленных богов; вторая же половина безраздельно посвящена Зевсу – его победам и его потомству (последним стихом поэмы мы считаем 964). В "Трудах и Днях" обратная картина: собственно "труды" начинаются со ст. 381 и заканчиваются, вместе с поэмой, ст. 764 (следующие затем "дни" – более позднее добавление), всего выходит 384 стиха; первую же половину занимают миф, басня, притча, моральные наставления, всего 380 стихов. Отдельные подозрительные стихи (и здесь, и в ранее использованных примерах) общей картины не меняют: сочиняя, Гесиод не носил с собой калькулятора, и нам важны не точные числа, а общая тенденция.


Приведенные выше наблюдения показывают, что обе поэмы складывались в уме Гесиода с самого начала как двухсоставные, со своей поэтической задачей в каждой половине. В то же время обе половины внутренне связаны между собой: нельзя было говорить в "Теогонии" о вручении верховной власти Зевсу, пока перед нами не прошли его предшественники, а их перечень в первой половине без повествования о подвигах Зевса имел бы только значение справочника в стихах, для которого не требовалось дарования Гесиода. Точно так же – в "Трудах и Днях", только с большей заинтересованностью автора в описании земледельческого труда. Но и при этих условиях пафос второй половине придает содержание первой: во имя чего стоит трудиться? Чтобы жить по справедливости, чтобы не наступил железный век со всеми его прелестями.

Конечно, несмотря на владение секретами поэтического мастерства, Гесиоду далеко до художественного размаха его предшественника Гомера или автора более "домашней" "Одиссеи", – и тема не та, и задача другая. Битва Зевса с титанами и Тифоеем, а также два сравнения в "Теогонии" (594-599, 862-866), запоминающееся описание зимней стужи в "Трудах и Днях" (504-518, 529-533) едва ли противоречат этой оценке. Вместе с тем имя и творчество Гесиода пользовались в древности широкой известностью, о чем говорит число приписанных ему произведений дидактического характера и папирусов от I в. до н.э. вплоть до VI в. н.э., и количество цитат и ссылок на него в позднеантичной литературе.

О влиянии Гесиода на творчество Солона и Эсхила, равно как на творцов различных космогонии мы уже упоминали. Если же говорить о пафосе поэм Гесиода в целом, то не обойтись без упоминания "Феноменов" Арата (III в. до н.э.) и его восхищением величием космоса, одухотворенного присутствием Зевса, не обойтись без "Георгик" Вергилия, посвященных прославлению крестьянского труда, не говоря уж о гораздо менее известных Никандре (II в. до н.э.) с его двумя поэмами о средствах от укусов и отравлениях и Оппиане (2-я пол. II в. н.э.), писавшем о рыбной ловле и псовой охоте.

На рубеже III-IV в. н.э., в период достаточно оживленного интереса к эпосу в эллинизированном Египте некий любитель этого жанра в его классической форме написал стихотворение на тему: "Что сказал бы Гесиод, вдохновленный Музами". Там в уста Гесиода влагалась прямая речь, в которой он рассказывал и о посещении Муз, и о расставании с родной деревней, и об открывшейся перед ним дорогой. Кончался монолог следующими стихами:

Ныне по Зевсовой воле, по воле Муз мне отверзлись
Сводов небесных врата, и богов я вижу чертоги, -
Их воспевать я хочу, чтоб славой навек увенчаться.

Немного напыщенно для поэта из бедной Аскры, но вполне искренно.

 


 

 

Цитируется по изданию:

Гесиод. Полное собрание текстов. / Пер. В.В. Вересаева, О.П. Цыбенко. Вступительная статья В.Н. Ярхо. Комментарии О.П. Цыбенко и В.Н. Ярхо. Лабиринт, 2001. – 256 с.

 

Примечания: 

1. Сокращение "до н.э." употребляется далее только в тех случаях, где возможна какая-нибудь двусмысленность.

2. См. Теог. 74, 112, 203, 393, 396, 414, 418, 422, 426, [452], 462, 491, 882, 885, 892, 904.

 



Тронский И.М. История античной литературы. Гесиод.



Героический эпос, создававшийся малоазийскими ионийцами, отражал мировоззренческие сдвиги, происходившие в передовой части греческого мира в эпоху разложения позднеродового общества. Странствующие исполнители эпических песен, рапсоды, распространяли ионийское искусство по различным областям материковой Греции, и это являлось уже одним из признаков приобщения ее к новой культуре, зарождавшейся в Ионии. Язык ионического эпоса стал первым общегреческим литературным языком, воспринятым и в тех местностях, где население говорило на других греческих диалектах; эпический гексаметр сделался основным орудием литературного выражения мыслей. Жрецы важнейшего святилища греков, храма Аполлона в Дельфах, пользовались эпическим стихом для составления оракулов.

Языком гомеровского поэта пишет и древнейший известный нам поэт материковой Греции Гесиод.Время жизни Гесиода поддается лишь приблизительному определению: конец VIII или начало VII в. до н. э. Он является, таким образом, младшим современником гомеровского эпоса. Но в то время как вопрос об индивидуальном «творце» «Илиады» или «Одиссеи» представляет собой, как мы видели, сложную и не решенную проблему, Гесиод — первая ясно выраженная личность в греческой литературе. Он сам называет свое имя и сообщает о себе некоторые биографические сведения. Отец Гесиода покинул из-за жестокой нужды Малую Азию и поселился в Беотии, около «горы Муз» Геликона....

 

в деревне нерадостной Аскре, 
 
Тягостной летом, зимою плохой, никогда не приятной.  

 

«Работы и дни», ст. 639 — 640.

 

Беотия принадлежала к числу сравнительно отсталых земледельческих областей Греции с большим количеством мелких крестьянских хозяйств, со слабым развитием ремесла и городской жизни. В эту отсталую область уже проникали денежные отношения, подтачивавшие замкнутое натуральное хозяйство и традиционный быт, но беотийское крестьянство еще долго отстаивало свою экономическую самостоятельность. Сам Гесиод был мелким землевладельцем и вместе с тем рапсодом. Как рапсод, он, вероятно, исполнял и героические песни, но его собственное творчество относится к области дидактического (наставительного) эпоса. В эпоху ломки старинных общественных отношений Гесиод выступает как поэт крестьянского труда, учитель жизни, моралист и систематизатор мифологических преданий.

От Гесиода сохранились две поэмы: «Теогония» (Происхождение богов) и «Работы и дни». Во вступлении к «Теогонии» Гесиод рисует свое поэтическое «посвящение».

Музы, обитательницы Геликона, проходили в ночной пляске и пели чудесные песни, прославляя племя бессмертных богов. 

Песням прекрасным своим обучили они Гесиода
В те времена, как овец под священным он пас Геликоном.
Прежде всего обратились ко мне со словами такими
Дщери великого Зевса — царя, олимпийские Музы:
Эй, пастухи полевые, — несчастные, брюхо сплошное!
Много умеем мы лжи рассказать за чистейшую правду.

Если, однако, хотим, то и правду рассказывать можем.   

ст. 22 

Вырезав из пышного лавра жезл (знак отличия рапсода, см. стр. 44), Музы подарили его Гесиоду, вдохнули в него дар божественных песен и приказали прославлять богов.Гесиод, таким образом, не безличный эпический певец; он чувствует себя носителем и учителем истины, которую он противопоставляет ложным песнопениям других певцов, введенных в заблуждение Музами. 


В «Работах и днях» он ставит себе ту же задачу — «говорить правду». Поэмы Гесиода представляют собой попытку систематического осмысления мира и жизни с позиций свободного земледельца, обрабатывающего в упорном труде свой небольшой участок и притесняемого «царями-дароядцами», насильничающими и творящими неправый суд. Средства осмысления мира у Гесиода еще чисто фольклорные — мифы, притчи, поговорки, правила народной мудрости, но систематизация этого материала продиктована уже потребностью в выработке сознательного миросозерцания, противопоставленного идеалам родовой знати, и стремлением углубить нравственные понятия.

В этом отношении особенно показательна поэма «Работы и дни». Она написана в форме «увещания», обращенного к брату поэта Персу, который вел с Гесиодом тяжбу о наследстве, выиграл ее с помощью «царей-дароядцев» и затем, обеднев, имел намерение завести новую тяжбу. Такие «увещания» с мотивирующими их надобность повествовательными моментами хорошо известны нам из литератур древнего Востока (например из египетской литературы). (1)

Несправедливые притязания Перса и его бедственное положение служат у Гесиода предлогом для развертывания целого кодекса нравственных правил и хозяйственных наставлений. Гесиод убеждает Перса не рассчитывать на неправду и советует искать обогащения в труде. Однако разработка темы «справедливости» и «труда» выходит далеко за пределы предполагаемого судебного процесса, и обращение и Персу является лишь формой, обычной для жанра «наставлений»: в действительности поэма Гесиода рассчитана на гораздо более широкую аудиторию.

Миросозерцание Гесиода сурово. Беотийское крестьянство страдало от малоземелья, задолженности, притеснений со стороны знати, было расщеплено конкуренцией и взаимным недоверием. Жизнь представляется Гесиоду непрерывной борьбой, проходящей в соперничестве между представителями одинаковой профессии. «Гончар смотрит с гневом на гончара, плотник на плотника, нищий завидует нищему, певец певцу». «Работы и дни» открываются противопоставлением двух «Эрид» — двух видов соперничества. Есть злая Эрида, порождающая раздоры и войну, и добрая Эрида — соревнование в труде. Гесиод, таким образом, отвергает гомеровский идеал воинской удали, как источника славы и добычи. Но и в труде Гесиод видит лишь тяжелую необходимость, ниспосланную людям разгневанным Зевсом.

Скрыли великие боги от смертных источники пищи,

Ст. 42.

Условия жизни все ухудшаются; эта мысль иллюстрируется двумя мифами — о том, как женщина Пандора, посланная людям Зевсом в наказание за то, что Прометей похитил для них огонь, открыла сосуд с бедствиями и выпустила их на волю, и о пяти «родах» людей, последовательно сменявших друг друга на земле. Золотой «род», не знавший ни труда, ни горестей, сменился серебряным, серебряный — медным. За медным поколением по мифу должно было бы непосредственно следовать железное, но Гесиод вводит между ними еще поколение героев, связывая таким образом фигуры героического эпоса с мифом о смене поколений. Но время героев также относится к области минувшего, как и золотой век; сам Гесиод ощущает себя принадлежащим к пятому, железному «роду» людей, который теряет все привычные нравственные устои и движется к своей гибели.

Произвол знати Гесиод изображает в притче о ястребе и соловье, обращенной к «царям». Ястреб держит соловья в когтях и обращается к нему с речью:

Что ты, несчастный, пищишь?
Ведь намного тебя я сильнее!
Как ты ни пой, а тебя унесу я, куда мне угодно.
И пообедать могу я тобой и пустить на свободу.
Разума тот не имеет, кто меряться хочет с сильнейшим:
Не победит он его, — к униженью лишь горе прибавит!

Ст. 207 — 211.



О политической борьбе против родовой знати Гесиод даже не мечтает. Правда, он находится в преддверии революционного движения VII — VI вв., которое сломило мощь аристократии во всех передовых областях Греции, но движение это было возглавлено не крестьянством, а нарождающимися рабовладельческими элементами города, и вовсе не коснулось отсталой  Беотии. Гесиод угрожает «царям-дароядцам» лишь божественным возмездием, гневом Зевса, карающего за насилие и неправедный суд. Образ Зевса приобретает у Гесиода черты всемогущего божества, блюстителя справедливости: по земле бродит тридцать тысяч «бессмертных стражей»; они, вместе с «девой Правдой», сообщают Зевсу о неправых поступках людей. Таким образом, Гесиод, хотя и углубляет традиционные религиозные представления, подчеркивая в них нравственные моменты, все же остается всецело в рамках мифологических образов. Само божественное воздаяние мыслится у него по-старинному, в виде голода или чумы, постигшей всю общину за вину власть имущих, «царей».

В эту картину миропорядка автор вводит свой морально-хозяйственный материал. Гесиод консервативен и не ищет путей изменения социального строя; цель наставлений — показать, каким образом при существующих условиях небогатый человек может честно достигнуть благосостояния и почета. В образных афоризмах Гесиод рисует трудолюбивого крестьянина, расчетливого, бережливого, строящего свои отношения с людьми на основе строгой взаимности услуг, благочестивого в расчете на ответную благосклонность богов. Цель жертвоприношений и возлияний богам — обогащение:

Чтоб покупал ты участки других, а не твой бы — другие. 

Ст. 341.

Для мировоззрения Гесиода очень характерен взгляд его на семью. От любовных увлечений Гесиод предостерегает:

Ум тебе женщина вскружит и живо амбары очистит.

Ст. 374.

Жениться он советует в тридцатилетнем возрасте на молодой девушке, которую легко обучить «благонравию»; следует иметь не: больше одного сына, чтобы не дробить земельного участка.

Важнейшим средством к обогащению является у Гесиода земледельческий труд. Труд этот должен быть систематическим и упорядоченным:

... для смертных порядок и точность
В жизни полезней всего, а вреднее всего беспорядок.

Ст. 471 — 472.

Гесиод разбирает одну за другой все работы земледельческого года, начиная с осеннего посева, указывает сроки этих работ; указания хозяйственного и технического порядка перемежаются с нравственными сентенциями и описаниями природы в различные времена года. Все наставления рассчитаны на небольшое, но зажиточное хозяйство, прибегающее в страдную пору к использованию также и наемного труда; центр тяжести лежит, однако, на личном труде хозяина.

Другим источником обогащения может служить морская торговля; однако к мореплаванию беотийский крестьянин относится с большим недоверием. Гесиод сам лишь один раз в жизни ездил по морю на состязание рапсодов и признает свое незнакомство с морским делом; тем не менее и здесь он стремится указать «сроки», т. е. те времена года, когда плавание сопряжено с наименьшим риском.

Заключительная часть поэмы представляет собой рассмотрение «дней». Здесь излагаются поверья, связанные с определенными числами месяца, рассматривавшимися как «счастливые» или «несчастливые» для различных работ. Наличие этой заключительной части отмечено в традиционном заглавии поэмы (вряд ли восходящем к самому автору): «Работы и дни».

Размышления и наставления Гесиода группируются, таким образом, вокруг нескольких тем: установленные богами условия человеческого существования, справедливость и насилие, труд земледельца, мореплавание, «дни». Изложение, однако, не отличается строгой последовательностью; основной материал обрамлен отдельными афоризмами и правилами поведения на разные случаи жизни. Мысль лишь с трудом облекается в отвлеченные формулы и чаще всего получает образное выражение, порой очень меткое и реалистическое, в стиле народных пословиц и поговорок. Поучения развертываются в небольшие, но наглядные бытовые картинки. Наряду с этим Гесиод, который пользуется гомеровским диалектом и стихотворным размером героического эпоса — гексаметром, имеет в своем распоряжении богатый запас выразительных средств, выработанных   эпической традицией; архаический язык эпоса с его «постоянными» эпитетами и формулами придает некоторый характер торжественности моральному пафосу «Работ и дней» и той «истине», которую поэма возвещает.

Еще сильнее пронизана элементами эпического стиля другая поэма Гесиода — «Теогония» («Происхождение богов»). Смена общественных укладов в доклассовом обществе (например переход от матриархата к патриархату) находила мифологическое отражение в сказаниях о борьбе между старшими и младшими богами и победе молодых богов над старыми; греческие боги оказывались отнесенными к различным поколениям, и очеловеченные боги эпоса были в этой системе самыми «молодыми». Поэма Гесиода представляет собой обширную родословную богов, которая одновременно является историей происхождения мира.

Вначале, по Гесиоду, были Хаос («зияющая пустота»), Земля и Эрот («любовь»), властный над бессмертными и смертными. От Хаоса и Земли возникли в разных поколениях прочие части мироздания — Эреб (Мрак), светлый Эфир, Небо, Море, Солнце, Луна и т. д. Эта система любопытна тем, что показывает, как в недрах мифологии созревали философские понятия: мифологические образы Хаоса, Земли и Эрота являются предшественниками философских понятий пространства, материи и движения. У Гесиода, однако, они еще в полной мере сохраняют свой мифологический характер. Хаос и Земля — это божественные существа, которые порождают из себя новые существа, в свою очередь вступающие между собой в браки и становящиеся родителями других богов. В систему родословной Гесиода входят не только те боги, которые служили предметом реального почитания в греческом культе, но и олицетворение тех сил, которые представлялись ему воздействующими на поведение людей: Труд, Забвение, Голод, Скорби, Битвы, Убийства, Раздоры, Лживые речи и т. п. Гесиод стремится к полноте своей родословной, и в его поэме значительное место занимает голое перечисление имен, «каталоги» мифологических фигур. С большой подробностью он останавливается на моментах перехода верховенства от одного божественного поколения к другому.

Мифы, сообщаемые Гесиодом о «старых» богах, содержат много архаических черт, которые из гомеровского повествования обычно устраняются как слишком грубые, например миф о Кроне, оскопляющем своего отца Урана (Небо) и пожирающем собственных детей из боязни потерять владычество. Венцом повествования является победа Зевса над Титанами и другими чудовищами прошлого. Укрепив свою власть, Зевс берет в жены Метиду (Премудрость), затем Фемиду (Правосудие), которая рождает ему Законность, Справедливость, Мир и богинь судьбы Мойр. Таким
 образом и здесь намечается образ Зевса, как всемогущего блюстителя справедливости. Характерно, что о тех потомках Зевса, которые вошли в систему олимпийских богов и играют огромную роль в гомеровском эпосе, как например Аполлон или Афина, Гесиод упоминает только вскользь, в порядке перечисления. Между тем именно вокруг этих образов в эпоху Гесиода развертывалось свежее мифотворчество, связанное с разложением родового строя и процессами образования классов: религия Аполлона Дельфийского приобретала аристократическую окраску, Афина становилась покровительницей ремесленной демократии. Крестьянину Гесиоду эти боги остаются чуждыми; дельфийские, а в известной части и гомеровские, мифы представлялись ему, вероятно, той «ложью» певцов, от которой он предостерегает во вступлении к «Теогонии» (стр. 60).

Продолжением «Теогонии» была поэма «Каталог женщин», которая также приписывалась Гесиоду. В ней излагались сказания о «героинях», «прародительницах», к которым возводили себя греческие роды. Представление о прародительницах, восходящее, по всей вероятности, к эпохе матриархата, было переосмыслено в патриархальный период таким образом, что родоначальником признавался «герой», происшедший от сочетания мужского божества со смертной женщиной, прародительницей. Подобно тому, как «Теогония» приводила богов в систему единой родословной, «Каталог» содержал обширную родословную героических родов и являлся как бы сводом героических преданий различных областей Греции. Предания излагались кратко, в порядке перечня, без установления сюжетной связи между ними. От «Каталога» сохранились лишь отрывки, значительно обогатившиеся в недавнее время, благодаря папирусным находкам.

Деятельность Гесиода, как систематизатора мифологии, проникнута теми же тенденциями, что «Работы и дни». Гесиод не стремится ни к каким реформам в области религиозных и мифологических представлений, он старается упорядочить, закрепить традиционные взгляды на божественный миропорядок, выдвигая на первый план нравственные моменты, отложившиеся в народных преданиях. Однако самое подчеркивание нравственных проблем и стремление к систематическому осмыслению мира свидетельствуют уже о начинающейся ломке традиционного миросозерцания, об идеологическом сдвиге, происходившем в период распада родового общества.

Гесиод нашел ряд последователей и продолжателей в области как «каталогического», так и чисто «наставительного» эпоса, и его дидактика является предшественницей наставительной лирики и философской поэзии VII — VI вв.Античная критика, отмечая в произведениях Гесиода некоторую сухость  изложения (особенно в «каталогических» частях), высоко ценила воспитательное значение его поэм. Историк Геродот (V в. до н. э.) утверждал, что Гесиод и Гомер «составили для эллинов родословную богов, снабдили имена божеств эпитетами, поделили между ними достоинства и занятия и начертали их образы». Восхваление мирного труда у Гесиода дополняло, в глазах древних, воинскую героику Гомера. С другой стороны, противопоставление Гомера и Гесиода нашло выражение в легенде о «состязании» между обоими поэтами, на котором присутствовавшие эллины отдали предпочтение Гомеру, а царь Панед, председатель состязания, «увенчал Гесиода, сказавши, что победа по праву принадлежит тому, кто призывает к земледелию и миру, а не тому, кто повествует о войнах и побоищах».* Однако произведения Гесиода не могли соперничать с гомеровским эпосом ни по силе, ни по длительности своего влияния, и легендарный Панед вошел в позднейшую греческую пословицу, как воплощение слабоумия.

 

Примечания: 

(1) Б.А. Тураев. Египетская литература, т. I. М., 1920, стр. 76 — 78. У Гесиода наблюдаются также и тематические соприкосновения с древневосточными представлениями (например в мифе о «поколениях»), но вопрос этот еще недостаточно исследован.  

(2) «Состязание Гомера и Гесиода» дошло до нас в поздней редакции II в. я. э., с упоминанием об императоре Адриане (117 — 138 и. э.), но имеется папирусный отрывок «Состязания», относящийся к III в. до н. э., а самый рассказ возник значительно раньше (ср. стр. 96).



Цитируется по:

Тронский И.М. История античной литературы. Ленинград, 1946.

 

 




Для удобства обратной связи у вас есть возможность


задать вопрос  или обсудить опубликованный материал на специализированном форуме ARGO "Философский контекст астрологических решений"


 

 

 

 



   
© 1995-2024, ARGO: любое использвание текстовых, аудио-, фото- и
видеоматериалов www.argo-school.ru возможно только после достигнутой
договоренности с руководством ARGO.